Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс

командование ООН установило, что с июня по сентябрь 1950 года северокорейцы хладнокровно прикончили около 26 000 жителей Южной Кореи. Приход коммунистов ознаменовал царство террора, что придало делу Организации Объединенных Наций в Корее моральную легитимность, актуальную по сей день.

⁂

Юноша по имени Мин Пхён Гю жил со своей семьей рядом с тюрьмой «Содэмун». Они видели, как вошедшая в город армия коммунистов открыла двери тюрьмы, и оттуда хлынул поток заключенных – и обычных уголовников, и политических преступников, и все они с криками «Да здравствует Отечество!» бросились врассыпную по улицам. «Поначалу это была атмосфера безграничного счастья, истинного освобождения, – вспоминает Мин. – Все бегали по городу и прыгали от радости». Семья Мина осталась без гроша, однако у них были родственники в селе, и отец решил наведаться к ним со своими младшими братьями в надежде раздобыть еды. Сам Мин отправился на медицинский факультет, где он прежде учился. Большинство преподавателей оказались на месте – решительно заявив о своей приверженности делу социализма. Мина и других студентов, исключенных за политическую деятельность, приняли обратно, однако занятий не было. Работала только больница – под военным надзором северокорейцев. Суровая дисциплина коммунистов произвела на Мина сильное впечатление. Они держали себя в руках, никаких бесчинств не творили. «А потом, в последующие дни, до нас дошли слухи, что коммунисты охотятся на “реакционеров”. Так постепенно сгущались тучи террора».

Двадцатидвухлетний студент Кап Чон Джи с самого начала понимал, что ему, как сыну землевладельца, и всем его родным грозит опасность. Когда коммунисты вошли в Сеул, он всю ночь ломал голову, как теперь быть. Так ничего и не придумав до утра, он вышел на улицу и увидел тела двух полицейских, на груди которых аккуратно лежали их удостоверения. По глупости Кап отправился домой к другу, служившему в полиции, посоветоваться. Друга там не оказалось, но у порога Капа остановили двое незнакомцев с ружьями и стали выяснять, кто он такой. Ответы их не устроили. Его увели в главное управление полиции около здания Капитолия и продержали наедине со своими страхами остаток дня и всю ночь. Затем рано поутру провели через внутренний двор мимо тел казненных и загнали на третий этаж. Там его поставили в длинную очередь ожидающих допроса, при этом у всех у них – и у мужчин, и у женщин – руки были связаны обрывками ткани. После бесконечно тоскливого ожидания он предстал перед народным судом – судьи в белой гражданской одежде сами недавно вышли из тюрем Ли Сын Мана. К своему ужасу, Кап узнал в одном из них знакомого своего старшего брата. «Я знаю вашу семью, – произнес этот человек. – Землевладельцы. Вам не жить». Капа и еще человек тридцать, с основном южнокорейских солдат и полицейских, увели в подвал.

В последующие часы и дни узники почти не переговаривались: каждый боялся быть узнанным кем-то и приблизить собственную смерть. Опять и опять, сменяя друг друга, разные сотрудники-коммунисты записывали их имена и допрашивали. Кап Чон Джи в отчаянии попробовал новую тактику: сказал дознавателям, что всегда, как и его двоюродный брат, втайне сочувствовал коммунистам. Его ответы на дальнейшие уточняющие вопросы о его коммунистических убеждениях звучали жалко и неубедительно, однако один из тех, кто вел допрос, неожиданно проявил участие и начал помогать ему наводящими вопросами. Наконец в 4 утра шестых суток после ареста этот сотрудник выдал Капу пропуск, который нужно было предъявить дежурному, ответственному за заключенных.

Щуплому студенту пришлось пережить еще одну мучительную задержку в сутолоке центрального зала здания главного управления, среди снующих взад-вперед сотрудников, охранников и заключенных, пока его оформляли на выход. Он сжался, пытаясь слиться со стеной, пряча лицо, боясь, как бы его не узнали и не обличили снова. Но в конце концов ему небрежно бросили, что он может идти. Кап Чон Джи шел домой по утренним сеульским улицам, увешанным огромными портретами Сталина и Ким Ир Сена. Несколько часов он, спрятавшись, слушал «Голос Америки»: ему позарез нужно было знать, что творится сейчас на юге страны. Потом, голодный как волк, он отправился домой к товарищу по факультету – и нашел его в том же состоянии, в каком находился сам. Они стали думать, куда теперь податься. Из города ни одному молодому мужчине не выбраться, но как-то выбираться надо. Решено было украсть лодку и грести к американскому флоту. Несколько дней они выжидали, не решаясь высунуться на улицу, и лишь после того, как убедились, что если останутся, то им грозит повторный арест, они набрались храбрости и присоединились в толпе беженцев, запрудивших подступы к импровизированной переправе на южный берег Хангана. Они изготовили себе поддельные пропуска, чтобы миновать коммунистические КПП. Так, смешавшись с бурлящей толпой, они обманом проложили себе путь.

Как и сотни тысяч корейцев в те дни, они неделями брели пешком, петляя между колоннами коммунистических войск и уворачиваясь от бесконечных обстрелов с американских самолетов на бреющем полете, уничтоживших вместе с северокорейцами не одну сотню мирных жителей. Попытки пробраться к плацдарму ООН на юго-востоке успехом не увенчались. Отчаявшись, они направились к дому, которым его семья владела в Кванджу. Там Кап Чон Джи снова арестовали, продержали до утра, а потом он сбежал во время бомбардировки. От друга, жившего близ Кванджу, он узнал, что всех его родных схватили и они, скорее всего, уже погибли. Куда еще податься, Кап не знал: «Я начал скитаться бесцельно, просто дожидаясь, куда кривая вывезет»[104].

Тысячи, даже миллионы южнокорейцев жили эти месяцы на грани одичания, бродя по полям и лесам, все ожесточеннее отбиваясь от таких же бедолаг, борющихся за выживание, отчасти перебиваясь подачками крестьян, но в основном таская у них что придется под покровом ночи: посевы с полей, объедки, мелкую домашнюю живность. Тринадцатилетний школьник Сок Пон Юн был сыном сеульского торговца. Многие из его товарищей по школе послушались учителей и записались добровольцами в армию Ким Ир Сена. Но отец Сока знал, что рано или поздно коммунисты обнаружат его фамилию в списках нескольких политических организаций, курируемых Ли Сын Маном. Семья пряталась в доме несколько недель, отправляя Сока с младшими братьями в сельскую местность покупать еду – каждый раз им приходилось уходить все дальше, иногда на двадцать, тридцать, сорок миль, потом они с трудом возвращались в город. Однажды Сока остановили на дороге и загнали в армейский «трудовой отряд», носивший боеприпасы. У мальчика ушло двенадцать часов на то, чтобы дотащить свой тяжеленный груз до назначенной ему станции в шести милях. Там его задержали снова и отправили рыть щелевые траншеи, работу все время прерывали воздушные налеты, во время которых все кидались в ближайшую сточную канаву. Как-то раз буквально в нескольких метрах от Сок Пон Юна взорвался мост, в который угодила бомба, сброшенная пролетавшим B-26. В конце концов мальчику удалось ускользнуть и пешком вернуться в город. Отца он там уже не застал: тот пытался скрыться в деревнях. Остальные по-прежнему сидели дома, полуживые от голода и страха. Они не могли придумать, куда деваться, но понимали: если сидеть на месте, рано или поздно коммунисты за ними придут. Они молились о чуде.

Некоторые возразят, что семьи этих молодых людей – Сок Пон Юна и Кап Чон Джи – и им подобные сами заслужили свою участь, поддерживая режим Ли Сын Мана; а все, что творили с ними коммунисты, сопоставимо с тем, что в предшествующие годы творила полиция Ли Сын Мана со сторонниками левых. Но если режим Ли был относительной тиранией, то режим Ким Ир Сена оказался абсолютной. Нет более яркого свидетельства политического развития Кореи во время войны, чем свидетельства юношей вроде Мин Пхён Гю, которые до северокорейского вторжения были приверженцами левых, но резко порвали с ними, увидев, как именно режим Ким Ир Сена вершит свою власть.

⁂

Бойцы 8-й армии, растянувшиеся цепью по горам над Нактонганом, понятия не имели о кошмаре, в который захватчики превратили жизнь множества южнокорейцев. О нежелании тысяч людей вступать