Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс

спинальную анестезию», – но, когда он полез Пирсону в живот, сержанта скрутило от немыслимой боли. Пуля и ошметки полевой книжки так и остались у него внутри. Следующее, что он помнил, – поезд, взрыв гранаты и канонаду счетверенных пулеметов 50-го калибра. Что это было – партизанская атака наяву или предсмертный бред, он не знал. В Пусане его соборовал священник. Пирсон пробормотал, что он англиканин. «Ничего страшного, – утешил его тот. – На небесах все зачтется». На британском госпитальном корабле Пирсона переправили в Японию. Там его лечили и выхаживали полгода, после чего в марте 1951 года он вернулся в Штаты.

⁂

Наконец с огромной неохотой британское правительство и Комитет начальников штабов согласились отправить в Корею символический контингент сухопутных войск. В ответ на настойчивые мольбы Вашингтона срочно отрядили в качестве подкрепления для защитников Пусанского периметра часть гонконгского гарнизона – 27-ю бригаду.

В воскресенье, 20 августа, канцелярию 1-го батальона Миддлсексского полка взбудоражил неожиданный телефонный звонок. Командир батальона подполковник Эндрю Мэн отдал приказ вызывать своих офицеров и солдат с местного «бала герцогини Ричмондской»[98] – состязаний по водному спорту. Часть была катастрофически недоукомплектована. Ее спешно разбили на три роты и за несколько часов пополнили добровольцами из других гарнизонных частей. Ротные вместе с сержант-майорами наскоро распихивали новоприбывших по отделениям: «У кого где кореша, говорите»; «Двухдюймовый миномет кто знает?»; «Стрелки из “Брэна” есть?». Всех погнали на стрельбы – провести символический курс стрелковой подготовки перед погрузкой на корабль. Однако многие из этих военных находились в Гонконге на административной или церемониальной службе. «Как боевое подразделение мы были совершенно не обучены», – признавал один из ротных командиров, майор Джон Уиллоуби[99]. Они отплыли утром в пятницу, 25 августа, на авианосце «Юникорн» со всей помпезностью, которую Британская империя еще могла обеспечить на Дальнем Востоке. Второй батальон бригады – аргайлские и сазерлендские шотландские горцы – переправлялся на изящном крейсере «Цейлон».

Первую партию отправленных в Корею британских военных прозвали «Вулвортской бригадой»[100] – из-за жалкого состояния запасов обмундирования и снаряжения. У них не было спальников, не было никакой специальной экипировки для ведения боевых действий в условиях экстремальной жары и холода; дефицит транспортных средств. Те немногие зимние вещи, которые имелись, остались на причале, когда бригада выдвигалась из пусанского порта в сторону Периметра, и были полностью растащены. В Миддлсексском батальоне командир, имевший скорее штабной, чем боевой опыт, не очень-то ладил с майором Уиллоуби, который когда-то командовал им самим. Майора Уиллоуби, в свою очередь, «отчаянно беспокоило, что произойдет», когда они пойдут в бой. «Еще меня волновало, каково оно будет – сражаться в одном строю с американцами. Я видел их на Тихом океане и знал, как они умеют влипать в передряги». Офицеры принялись за нелегкое дело – приучать бойцов к военным порядкам: после года в казармах, когда винтовки им выдавались только на параде или на стрельбах, солдат приходилось постоянно дергать и напоминать, чтобы держали оружие при себе всегда и всюду.

Прибытие бригады в Пусан не назовешь приятным. Бригадир – солидный, уравновешенный, компетентный командующий по имени Бэзил Коуд – удостоился веселого приветствия одного из американских офицеров: «Вас здесь очень не хватало – вы ведь, британцы, специалисты по отступлению». Когда американский генерал повел Коуда с его штабом осматривать рубежи, британцев обескуражило, что их передвижения тщательно режиссируются для сопровождающих фотографов. Их поразило несоблюдение мер элементарной военной секретности, прежде всего беспрепятственные звонки бойцов по гражданским линиям из района Периметра в Японию своим подружкам. Но британцам и своих проблем хватало. Значительную часть бойцов составляли молодые призывники, никак не ожидавшие, что их служба ни с того ни с сего продолжится отправкой на войну.

Они ходили как пришибленные еще не одну неделю после прибытия [говорит майор Джон Уиллоуби]. Они беспрекословно подчинялись всем приказам. О жесткой дисциплине образца Первой мировой не могло быть и речи: если вы заставали бойца спящим на посту, значит, он вымотался до полусмерти. Когда я нашел вырубившегося в спальнике часового, я его просто растолкал. Что толку его наказывать? Разбудил, и все, сказал: «Просыпайся, остолоп! Всех твоих товарищей перебьют, пока ты тут дрыхнешь!» Когда нас перебрасывали на другое место, нам с сержант-майором приходилось осматривать позиции в поисках шанцевого инструмента, который они попрятали перед тем, как выступать, чтобы не тащить с собой. Что поделаешь, с ними только вот так – как с детьми малыми[101].

Первый раз британцев в спешном порядке кинули на рубежи к западу от Тэгу 12 сентября, когда коммунисты внезапно поперли вперед. Ночевали они в русле пересохшей реки под проливным дождем. Роту D Миддлсексского батальона назначили удерживать фронт протяженностью примерно четыре с половиной мили под прикрытием нескольких танков и зениток. Но рота решила, что единственный здравый подход – сосредоточить бойцов в пределах досягаемости друг для друга. На этих же позициях вместе с ними, как оказалось, находились 230 корейских полицейских – их командир, от которого немилосердно несло бренди, заявил, что они останутся, только если им дадут оружие. Британцы неохотно выдали ему ручной пулемет «Брэн» и выделили санитара в качестве связного – из тех соображений, что тот говорит по-японски. В последующие дни британцы обороняли свой сектор, отправляя на рассвете отряды зажигать костры через определенные промежутки вдоль хребта, чтобы обмануть коммунистов. Первый такой патруль обстреляли их же товарищи: «Крещение огнем, мать его, это же рота А!» – с досадой буркнул сержант. Случайный ружейный выстрел в ночи мог всполошить всю часть, побуждая в панике открыть огонь. Поэтому стало жизненно необходимо сразу после объявления тревоги успокаивать каждую позицию по телефону.

На несколько дней на дальнем берегу реки наступило такое затишье, что они уже начали сомневаться, там ли противник. Однако время от времени темнота внезапно взрывалась прилетом случайного снаряда. Постоянно ходили слухи о том, что враг вот-вот пойдет в атаку. «Я молился о том, чтобы скорее рассвело, – говорит Уиллоуби. – Этой светлеющей серой полоски на горизонте там ждали как нигде».

⁂

Для многих южнокорейцев процесс постижения смысла коммунистического «освобождения» растянулся на четыре месяца, пока армия Ким Ир Сена оккупировала их страну. Трудно переоценить важность этого периода для последующей истории Кореи. С 1945 по 1950 год многих из тех, кто жил при режиме Ли Сын Мана, ужасали и отталкивали коррупция и беззаконие, воплощением которой стал президент. Несмотря на все просачивающиеся с Севера слухи о земельной реформе и политическом просвещении, у людей не было оснований полагать, что при Ким Ир Сене живется хуже, чем при Ли Сын Мане. Оказалось, что у этих двух диктаторов очень много общего. Даже когда в июне 1950 года произошло вторжение, по словам Мин Пхён Гю, сына банковского служащего, люди «все еще не осознавали, какая это катастрофа»[102]. Клевреты Ли Сын Мана совершили несколько отвратительных расправ над предполагаемыми сторонниками коммунистов, когда те бежали на юг. Однако поведение северокорейцев в первые четыре месяца их господства на Юге, бесчисленные зверства и массовые убийства бесповоротно убедили большинство обитателей страны, что при всех недостатках Ли Сын Мана ничего отвратительнее коммунистической тирании быть не может. В 1950-м и в последующие годы некоторые именитые западные журналисты, в частности британец Джеймс Кэмерон, потрясенные выходками приспешников Ли Сын Мана, стали возражать против присутствия ООН в Корее. Немалому числу воевавших от имени ООН довелось ужаснуться тому, что творили на их глазах южнокорейские солдаты и полиция. И все же отношение таких наблюдателей, как Кэмерон, отражало реакцию западного либерального сознания, не готового к столкновению c моральными дилеммами, которые ставила перед ним Корея. К преступлениям приспешников Ли Сын Мана мы еще вернемся. Но до сегодняшнего дня не найдено свидетельств преступлений сеульского режима[103], даже отдаленно сопоставимых по масштабу с тем, что творили северокорейцы во время их господства на Юге: страшные массовые убийства, и 5000 тел, обнаруженных в одном только Тэджоне, лишь малая их часть. Позднее