Великая война и деколонизация Российской империи - Джошуа Санборн

людей: в их распоряжении было всего 129 615 рублей и несколько человек, которые могли работать полный день. Губернские власти организовали 15 санитарных пунктов и пунктов питания, но все равно беженцам приходилось преодолевать сотни километров, не получая никакой помощи. Голодные беженцы сметали все, что годилось в пищу, с полосы земли шириной в несколько километров вдоль дорог. Неудивительно, что началась эпидемия холеры, хотя масштабы ее неизвестны, поскольку никто не удосуживался вести учет заболевших или лечить беженцев[152]. «Огромное количество трупов» оставалось лежать вдоль дорог и на железнодорожных станциях; их никто не хоронил, потому что некому было это делать[153]. Во всей зоне действия закона военного времени беженцы обращались за помощью к армейским властям и даже спрашивали, куда идти. Алексеев обратил внимание на это явление, отметив армейским командирам, что беженцы «не знают, куда идти, никто ими не руководит, никто не регулирует их передвижения»[154]. Штаб Алексеева пытался мобилизовать местных полицейских, чтобы те помогали в организации передвижения беженцев, но без видимого эффекта.

Насильственное перемещение людей стало самым заметным исходом Великого отступления, хотя люди перемещлись и по другим причинам. С начала войны российские власти старались выводить экономические ресурсы из-под угрозы во время немецкого вторжения. Эвакуация Лодзи в ноябре 1914 года стала предвестницей гораздо более обширных перемещений в 1915 году. Уже к 7 (20) июня в Польшу полетели приказы о начале вывоза продукции с «недействующих фабрик», и особенно медных изделий[155]. Как отмечалось ранее, планирование эвакуации Варшавы началось более чем за месяц до того, как войска оставили город, и произошла она до того, как большинство солдат узнали, что ожидается дальнейшее отступление. Промышленное оборудование, цветные металлы и другое имущество были вывезены из зоны боевых действий, как только стали очевидны возможные последствия поражения в Галиции.

Польша была в основном аграрной страной. Как и в случае с промышленной собственностью, высшее командование армии предпочло вывезти продукты сельского хозяйства, а не уничтожить или оставить противнику. В Польше приказы из штаба с требованием реквизировать как можно больше семян, зерна, фуража и скота пришли еще 15 (28) июня. Сено следовало отослать в Седлице, скот – в армейские стада в Кобрин, а зерно – на Волковысский склад[156]. Машины, станки и другие средства производства следовало отправить в Москву; медь – в Петроград. Все это приходилось делать в спешном порядке, чтобы войска смогли в должное время подорвать железнодорожные пути[157]. Реквизиционные цены устанавливала армия, и списки различались в зависимости от губернии и качества товаров. Цены на лошадей составляли от 115 рублей за полудохлую скотинку в Плоцке до 300 рублей за верховую лошадь в Варшаве. Снабженцы возмещали крестьянам от 57 до 61 рубля за телеги с железными колесами и всего от 39 до 50 рублей, если колеса были деревянные[158]. Вначале реквизиции осуществлялись командами из четырех человек, которые назначались отделами снабжения эшелона в районе действия каждой конкретной армии[159], но эти команды практически не имели ни времени, ни средств для выполнения задания. Как отмечал один служащий в разгар июльского отступления, ресурсов для упорядоченных реквизиций было недостаточно. При скорости один квадратный километр в день и увеличении числа реквизиционных команд в четыре раза понадобилось бы более года и свыше 15 миллионов рублей, чтобы реквизировать все товары только в зоне ответственности 2-й армии. В результате

по всем приведенным данным очевидно, что упомянутая выше работа реквизиционных комиссий реального значения иметь не будет, а то, что предпринимается ныне, носит лишь характер демонстрации заботы о населении, требуемой данными политического момента и настроения[160].

Подобное расхождение между желанием добиться доброго расположения поляков и неспособностью относиться к ним справедливо все более обострялось по мере того, как лето вступало в свои права. Зная о надвигающейся катастрофе, Совет отдал приказ об учреждении комитета, призванного работать над политическим проектом для Польши, предусматривавшим равное представительство русских и поляков[161]. Но этот приказ запоздал и был в буквальном смысле недостаточен. Однако кризис с беженцами внес свой существенный вклад в дело деколонизации. Во-первых, армия и правительство империи поняли, что невозможно решать проблемы эвакуации и облегчения положения беженцев на местах без помощи местных властей. Поскольку земства на западных окраинах были упразднены, Ставка была вынуждена обратиться к обывательским комитетам, сформированным в начале войны в таких городах, как Гродно и Вильно[162]. Десятки тысяч рублей были переданы Министерством внутренних дел разнообразным обывательским комитетам; другие организации содействия, например Татьянинский комитет, раздавали еще больше средств [Korzeniowski 1994:44-45]. Как мы видели из главы 1, эти обывательские комитеты активно способствовали самоопределению и по мере того, как усугублялась катастрофа, это направление сохранялось. Центральный обывательский комитет князя Любомирского накануне 1915 года стал ключевой организацией на российской почве [Gatrell 1999:155]. Во-вторых, помощь беженцам в центре империи носила откровенно этнический характер; каждая национальная группа учреждала организации, призванные решать их «собственные» проблемы [Gatrell 1999:141-170]. Вопросы общественного благосостояния и управления на местах все больше ускользали из рук правительства. Для подавляющего большинства граждан неспокойные отношения между имперским государством и его колониальной периферией с каждым днем становились все хуже, о чем было хорошо известно в Ставке[163].

Товары направлялись также и на восток. Наиболее впечатляющим из запланированных мероприятий была эвакуация основных фабрик и промышленных рабочих из Риги. Гражданские власти начали составлять планы на случай подобной ситуации еще на раннем этапе войны, а предварительные шаги были предприняты в мае. 27 июня (10 июля) Поливанов отдал приказ о полной эвакуации производств, работающих на оборону, вместе с сотрудниками. 13 фабрик и более 75 000 рабочих и их семей были отправлены в тысячах вагонов в центральные области[164]. Но большая часть обусловленных экономическими причинами перемещений происходила бессистемно – порой беженцы несли вещи на своих спинах, порой их сопровождали военные. За две недели позднего лета, несмотря на тот факт, что уже осуществилось большинство реквизиций и отступлений, единственный этапный батальон сопроводил более 53 000 голов скота, 23 000 цыплят, а также и другую живность прочь от линии фронта[165]. Эти огромные стада сами по себе создавали проблемы. Армия предполагала отвести их примерно на 400 километров за месяц или чуть более, но пастухи сильно беспокоились, что потеряют десятки тысяч животных из-за недостатка фуража. Надежды заготовить фураж для стад по пути не сбылись, а размеры этих стад увеличивались с каждым днем, потому что армия забирала всех животных,