Пирамида. Ленинградский альпинизм в четырех киносценариях - Григорий И. Сидько

Сверток отдают Володе, коробку ставят на асфальт в центр круга, снимают крышку — под ней оказывается три четверти нарезанного торта. Все берут по куску.

Слава: А четверть кто отгрыз?

Наташа: Какая разница?

Татьяна: Крысы в магазине.

Валера: Они еще и нарезали!

Виталий вынимает из портфеля еще одну бутылку портвейна.

Гена: Вы чего так поздно?

Татьяна: Мы только что с дня рождения сбежали, еле вырвались…

Светлана: С чьего?

Неожиданно, без всяких объявлений, поезд, дернувшись, начинает двигаться.

Володя, Валера и Андрей бросают сигареты, подхватывают свертки, железо и вскакивают в тамбур. Им на ходу впихивают коробку с остатками торта.

Поезд набирает ход.

Провожающие (размахивая вслед руками и бутылками):

— Ну, ни пуха!

— Счастливо!!

— Фрукты мойте кипяченой водой!

Андрей, Володя и Валера (хором): — К черту!!!..

Через мгновение состав изгибается, скрыв от них провожающих.

Сбившись в кучу на опустевшей платформе, оставшиеся смотрят в ту сторону, где исчезает в туманном переплетении рельсов последний вагон поезда.

ПЛОЩАДЬ ВОССТАНИЯ. НОЧЬ.

Белая ночь. Заметно посветлело.

На площади пустынно. Никакого движения, только светофоры беспрерывно мигают желтыми огнями.

Стрелки часов на башне вокзала показывают пол-второго.

Возле автоматов с газированной водой — Виктор, Слава, Гена и Сергей, уже изрядно выпившие, усталые и помятые, разливают по стаканам остатки вина. Несколько пустых бутылок стоят на асфальте, возле их ног.

К автоматам подходит таджик в стеганом халате и тюбитейке, промывает в воде пиалу, потом, на секунду, задерживается рядом с ними, видимо желая что-то спросить, но, передумав, сворачивает за угол, и тут же, все-таки, возвращается снова.

Таджик: А что, друзья, это и есть та самая белая ночь?..

ЛЕНИНГРАД — СТАРЫЙ ГОРОД. НОЧЬ.

Белая ночь. Туман. Ни души.

Сирень в парке.

На волнах канала плавно покачиваются зачехленные катера и моторные лодки.

Два звонких голоса — мужской и женский, где-то совсем близко, аукаются между собой, как в лесу.

Непрерывно перекликаясь, чтобы не потеряться, они постепенно удаляются и растворяются где-то в лабиринте пустынных улиц.

У разведенного Кировского моста сидит на гранитном парапете Виталий и читает "Историю архитектуры".

По Неве плывут баржи.

На пустынный перекресток выходят, держась друг за друга, совершенно пьяные Виктор и Слава.

Около трамвайных путей Слава вдруг вырывается, встает на колени и прислоняется ухом к рельсу.

Слава: Ну-ка, тихо! — предостерегающе вытянув вверх руку с не докуренной папиросой, он к чему-то внимательно прислушивается.

Виктор: Ну что, не идет Красная Армия?!

Слава не отвечает. Ему кажется, что он слышит звуки несущегося где-то вдали скорого поезда…

Обнявшись на прощание, Виктор и Слава нетвердой походкой разбредаются в разные стороны.

Перекресток пустеет. Одиноко мигают желтыми огнями светофоры. Тишина.

Внезапно поднимается ветер. Он несет через перекресток вслед ушедшим пыль, мусор, обрывки газет и афиш.

Потом ветер стихает.

наплыв:

Пустой перекресток заполняется бесконечными потоками людей и машин.

Ночную тишину сменяет множество резких громких привычных

звуков.

Будний день. Час пик.

АЗИЯ

АЭРОПОРТ ГОРОДА ОШ. НОЧЬ.

Ночной аэропорт заполнен огнями и гулом взлетающих и приземляющихся самолетов.

На ответвлении взлетно-посадочной полосы стоит военно-транспортный самолет с откинутой на землю аппорелью. Из его пузатого брюха выезжает грузовая армейская машина с московским номером, крытая брезентом. Молодой, но уже совсем седой подполковник ВВС руководит разгрузкой.

Вслед за машиной появляются Саша, Мафия и еще около десятка одетых в гражданское помятых мужчин, изнуренных длительным перелетом. Сонно озираясь вокруг и вдыхая теплый ночной азиатский воздух, они тут же, без сил, валятся на землю и ползут в пожухлую пыльную траву аэропорта.

Саша: Во сколько базар открывается?

Мафия: Кажется, в восемь… А вообще они там круглые сутки живут. Можно хоть сейчас пойти.

Его слова перекрывает рев приземляющегося гражданского самолета с ярко горящими в ночи иллюминаторами, похожего на глубоководную рыбу.

САМАРКАНД. БАЗА АЛЬПЛАГЕРЯ "АНЗОБ". РАННЕЕ УТРО.

От находящегося где-то поблизости невидимого аэропорта беспрерывно доносится гул разогреваемых самолетами реактивных турбин.

Светает.

В глубине сада персиковых деревьев, щедро усыпанных недозрелыми плодами, на длинном двухэтажном настиле, под навесом из причудливо переплетенных лоз неспелого винограда, как будущие бабочки в коконах, зарывшись с головой в свои спальные мешки, ворочаются, охают и храпят в сладких предрассветных снах многочисленные постояльцы базы.

Из черного резинового шланга, упрятанного в зеленых листьях, непрерывно падает тонкая струя ледяной воды, охлаждая лежащие в траве золотистые дыни. Обмотанной несвежими бинтами рукой, загорелый молодой человек подносит шланг ко рту, долго и жадно пьет, проливая воду на белоснежную рубашку и серые городские брюки, и то и другое в больших квадратных складках от долгого хранения в сложенном виде. Потом, слегка прихрамывая, он отходит и присаживается на край настила, осторожно отставив в сторону больную ногу в большом белом шерстяном носке, надетом сверху на тапочек.

Рядом на настиле коротко стриженный голый по пояс мужчина, в выцветших драных тренировочных штанах и резиновых банных шлепанцах на босу ногу, заканчивает укладывать зеленый брезентовый плотно набитый рюкзак.

Прислонившись к увитому виноградом столбу, девушка в черном эластиковом трико, вязаных полосатых гетрах и толстом пуховом жилете поверх легкой футболки, сосредоточенно вычесывает перья из длинных выгоревших волос.

Стриженный: Ничего не забыли?

Больной: Да, вроде, все.

Девушка: Паспорт, билет?

Больной хлопает себя по нагрудному карману:

— Тут.

Стриженный затягивает ремни, приминает коленом рюкзак, для формы, и отставляет в сторону:

— Через восемь часов уже дома будешь.

Больной: Я домой, наверное, и не попаду. Похоже, придется прямо с аэропорта к матери в больницу ехать.

Стриженный: А она дежурит сегодня?

Больной: А какой сегодня день?

Девушка. По-моему, пятница.

Больной: Это по-твоему, — он достает кошелек, раскрывает его, находит мятый календарик, — сегодня двадцать пятое?.. Действительно пятница…

Девушка: А она в каком отделении?

Больной: В реанимации.

Девушка: Я же серьезно!

Больной: Я тоже.

Стриженный приносит со стоящего неподалеку столика литровую бутыль с остатками красного вина, две аэрофлотовские чашечки, большую тарелку с абрикосами, кусками лепешки, нарезанными с вечера, слегка подвявшими, дольками помидора и перьями зеленого лука, ставит все это на настил и разливает вино по чашкам.

Стриженный (девушке): Выпьешь?

Девушка берет абрикос:

— Не-а.

Стриженный: Ну давай, старина…

Они выпивают. Больной закусывает пером лука, отламывает кусок лепешки. Стриженный выливает в чашки последние капли вина.

Из облицованного кафельной плиткой туалета выходит бледно-зеленый человек с каплями пота на лбу.

Больной поднимает в руке чашку с вином:

— Юра! Твое здоровье!

Страдальчески улыбнувшись и безнадежно махнув рукой, мужчина нетвердым шагом медленно направляется в сторону настила, но, на полпути, вдруг останавливается. Немного, как бы