Большая рождественская книга романов о любви для девочек - Вадим Селин

Стас заметил мое замешательство.

– Что случилось? Почему ты заволновалась? Это не мозоль? Ты перепутала? Кость не срастается? Катя, пожалуйста, не молчи! Это мозоль?

– Да мозоль, мозоль!

– А что с тобой?

– Там Ефремова, – наконец сказала я.

– Какая Ефремова? – удивился он.

Я объяснила.

– Точно! – парень внимательно пригляделся к Ефремовой, которая по-прежнему беседовала с врачом.

Мы молчали. Без слов было понятно, что каждый из нас вспомнил ту неприятную ситуацию, которая случилась два месяца назад.

Проверяющая попрощалась с врачом и направилась к выходу.

И тут Стас резко вскочил, схватил костыли и, бодро стуча по кафелю, помчался к ней.

– Женщина! Подождите! Подождите!

Он не знал имени и поэтому обращался словом «женщина». Не крикнет же он «Ефремова»!

Она остановилась и недоуменно посмотрела по сторонам.

Так же недоуменно огляделись и все женщины на этаже.

Я приросла к стулу. Зачем он пошел?!

Стас что-то эмоционально говорил и кивал на меня. Она слушала и смотрела в мою сторону.

Я не выдержала взгляда, и, встав со скамейки, ушла за угол коридора.

«Зачем? Что он говорит?» – лихорадочно думала я, хотя понимала – говорит о той встрече. Что же еще?

Вскоре я услышала стук костылей. Ко мне свернул Стас.

– Зачем ты это сделал?

– А что, мне нужно было промолчать?

Стас прав. Он поступил правильно. Было бы гораздо хуже, если бы остался сидеть.

– Что она сказала? – затаив дыхание, спросила я.

– Сказала, что ей жаль, что так вышло…

Я немного расстроилась. В глубине души надеялась, что Ефремова захочет что-то исправить, поговорить, а она: «Жаль, что так вышло…»

– Ладно… наша очередь… – вздохнула я.

Мы вышли из-за угла и подошли к кабинету. Кроме нас, к травматологу никого уже не было.

Полянский почему-то стоял у двери и не входил.

– Мне страшно, – признался он.

Было удивительно слышать от этой высокой горы мышц, что ему страшно заходить в кабинет к врачу.

– Я тебя не брошу, вместе пойдем.

– Не бросишь? – внимательно посмотрев на меня, переспросил он.

Почему-то стало ясно, что он имеет в виду не просто поход к врачу, а спрашивает о чем-то более глубоком…

– Не брошу, – пообещала я.

Я ощутила, что сейчас, возле двери в кабинет травматолога, происходит что-то очень важное. И Стас это чувствовал.

Он присел на скамейку, сложил костыли и, серьезно глянув своими серыми глазами, сказал:

– У меня такое чувство, что мимо меня прошли несколько лет жизни. Несколько лет я стремился к Яне.

Я насторожилась.

– Она была моей целью. Понимаешь, стала именно целью! Не человеком, с которым я хочу быть, которого люблю, а просто целью! Я не думал о ее душе, какая Яна внутри. Размышлял только о том, что она отказала мне в дружбе, и поэтому отдал все силы и время на то, что ее добиться. В итоге стал таким, – он кивнул на свои мышцы, – и добился! Но… Только теперь понимаю, что добивался той, для которой совершенно ничего не значу. Раньше казалось, что все хорошо, что мы – две звезды, самая яркая пара… А оказалось… – он многозначительно вздохнул и помолчал. – Что я стремился к той, кому не нужен… Ей нужен только рейтинг, только голоса избирателей. А ты… другая…

У меня вспыхнули щеки.

– Тебе не нужны никакие рейтинги, никакие баллы… – продолжил он. – Ты… Ты можешь взвалить на себя восьмидесятикилограммового парня и потащить его в больницу…

Стас задумчиво затих. Кажется, сейчас смотрел куда-то в глубь себя. В глубь своей жизни.

Я села рядом.

Он посмотрел на меня так, как в весеннем парке. Только сейчас взгляд был настоящим.

И скамейка была настоящей.

Правда, сидели мы не под цветущей вишней, а под расписанием приема травматолога и не на парковой скамейке, а на больничной, но мне это нравилось даже больше.

Открылась дверь в кабинет. Высунулась голова медсестры.

– Вы на прием? – спросила она.

– Да, – кивнул Стас, оторвавшись от моих глаз.

– Почему тогда не заходите?

Он взял костыли, поднялся и вошел в кабинет.

А я за ним.

Ведь обещала его не бросать.

Я оказалась права – у Стаса действительно на кости образовывается мозоль, которую очень ждут все люди, когда ломают кости. Врач сказал, что все идет по плану.

Он был счастлив. И я тоже. Потому что теперь становилась счастливой, когда был счастлив Стас.

Но все-таки после посещения поликлиники, вернее, после встречи с Ефремовой, осталась какая-то горечь.

Все наладилось, все хорошо, но что-то все равно не так…

На следующий день была суббота. Я хотела выспаться и не стала заводить будильник.

Но выспаться не дали.

В семь утра зазвонил телефон.

С полузакрытыми глазами я взяла трубку, даже не посмотрев, кто звонит.

– Алло… – сонно пробормотала я.

– Доброе утро, Кать. Это Полина.

Я испуганно распахнула глаза.

– Прости, что так рано… – неуверенно, стесняясь, сказала она. – Мне только что Ефремова позвонила… Как жаль, говорит, что с той девочкой вышло такое недоразумение…

– Да уж…

– И сказала, что видела вчера тебя с тем парнем… Ну, ты поняла… Он все ей объяснил… В общем… К нам поступила одна девочка, сделали операцию на почках. Ей двенадцать лет… Родители неблагополучные, не приходят, ей так грустно… Если у тебя есть время, желание… Адрес знаешь…

Повисла пауза.

– То есть мне можно… – настороженно уточнила я.

– Конечно, – по голосу чувствовалось, что санитарка улыбнулась.

– Я приду! Полина, обязательно приду! – от радости сердце просто выскакивало из груди.

– Спасибо. Давай, мы ждем.

И в этот момент я ощутила, что горечь, которая травила меня последние два месяца, прошла. Стало так хорошо, так радостно, что хотелось просто прыгать от счастья!

И я прыгнула… С кровати к шкафу.

Нужно столько всего успеть! Я думала, что высплюсь, потом спокойно схожу в магазин, приготовлю обед, уберу в доме, помогу Максиму сделать уроки на понедельник, а потом весь день буду отдыхать. Но теперь планы меняются! Срочно надо в магазин! Потом убирать в доме и готовить еду, срочно учить уроки – и свои, и помочь Максиму! А потом убегу в больницу!

В свою любимую!

Туда, где меня снова ждут!

Наталья Евдокимова

Письмо на удачу

Новый год, Новый год!Папа елку в дом несет!Мама свечи зажигает!Дочка лыжи натирает!

В нашей школе затеяли ремонт. Рано или поздно везде затевают ремонт, но в школах это делают долго и обстоятельно. Дальше школы обычно расформировывают, классы расстаются, а потом ученики встречаются вновь – выросшие, незнакомые, в чистых и просторных классах. Но наш директор сказал:

– Никаких длительных ремонтов!

Он даже линейку собрал в начале ноября, отменил целый урок, поднялся на сцену в актовом зале, включил микрофон. И сказал:

– Раз-два-три.

После постучал в микрофон три раза. Оглянулся по сторонам. Поправил пиджак, передернув плечами, прокашлялся и добавил:

– Никаких длительных ремонтов!

Школа должна была справиться за полтора месяца. Честно говоря, я не знаю, почему этот самый ремонт не сделали в долгие летние каникулы. Но теперь необходимо было успеть за декабрь и новогодние каникулы.

– Должны успеть! – взволнованно крикнул со сцены директор. – Я лично буду отмечать Новый год здесь и за всем прослежу.

Мы притихли, замолчал директор, и с потолка на сцену свалился приличный кусок штукатурки. Директор приподнял бровь. А кто-то из зала звонким голосом крикнул:

– А как же декабрь?!

Директор пожал плечами. Он всегда пожимает плечами – и если знает что-то, и если чего-то не знает. На уроках (он ведет английский) он пожимает плечами и ставит два. Или пожимает плечами и ставит пять. Или пожимает плечами и ставит три. Только ставя четверку, он задумчиво смотрит в потолок. И сейчас пожал плечами и сказал:

– За ноябрь нагоним. Если вы согласны, конечно.

– А в декабре-е-е? – занудно продолжал звонкий голос.

– А в декабре будем отдыхать, – сказал директор и смущенно улыбнулся.

И зал взревел. От радости, конечно. В потолок полетели шапки, варежки, первоклассники, с потолка снова сыпалась штукатурка, словно новогоднее конфетти. Мне кажется, «ура!» кричали даже учителя и подбрасывали кверху классные журналы. Наверное, честнее было бы сказать: «Вас ждет каторга на месяц», но директор на сцене стоял счастливый, веселый и пятнистый от штукатурки.

Потом началась каторга. Мы помнили, что впереди – свобода, и учились, стиснув зубы. Перемены сократили до пяти минут, большой осталась только одноименная перемена. Учились мы, наверное, не в два, а в полтора раза дольше – все-таки учителя пытались втиснуть в один урок сразу несколько. Они сразу будто бы стали интереснее, наши учителя. Придумывали, как бы впихнуть в нас концентрированные знания, и мы учились, скорее, не по учебникам, а пользуясь полетом учительских мыслей. Я удивлялась – почему нельзя было так делать всегда? Ведь это были те же самые учителя, как ни крути.