Большая рождественская книга романов о любви для девочек - Вадим Селин

– Круглый и ровный!

Я только махнула рукой и сказала:

– Покатили. Мне одной уже тяжело.

– И мне одному уже тяжело! – крикнул мальчишка, и ему на помощь тут же подоспел еще один мальчик.

Надо же, какие у меня способности! Сегодня я точно знала, что сказать этим детям, что сказать каждому из них, чтобы он обратил на меня внимание, включился в игру и был не один, а вместе со всеми.

– А зачем снег, Мика? – спросил меня мальчишка Кирилл.

– Чтобы был белым, – сказала я.

– А, понятно!

– И для Нового года, – добавила я. – Без снега нельзя.

– А мне мама сказала, что на Новый год она уложит меня спать…

– А ты не спи, – подмигнула я, и Кирилл благодарно кивнул.

Мамы все так же стояли в сторонке и скучно ныли. Наверное, они не понимали, что происходит. Я для них была тоже ребенком, чуть постарше их детей, но что в этом особенного? Я подумала, что могла бы подключить и их тоже… Но не решилась. Мы строили крепости, лепили снеговиков, бросались снежками. Дети уходили, сменялись новыми, которые тут же становились своими. Малыши деловито обстукивали наши строения красными лопатками. Кто-то пожертвовал лопатку, и мы «встроили» ее снеговику в руку. За то, что лопатка встроенная, мы назвали снеговика Терминатором. Один глаз ему сделали из камушка, а второй – из красной бутылочной крышки.

Я посмотрела в сторону своего балкона и беззвучно спросила:

– Ну как тебе, Булька?

– Что и говорить, – неслышно ответил он.

А бульчата, как мне показалось, превратились на время в детей и строили снеговиков вместе с нами. Снег все падал и падал. Уже стемнело, детскую площадку осветили фонари. Детей не надо было собирать вместе – они теперь справлялись с этим сами. Я тихонько отошла в сторону и поднялась на горку – посмотреть на площадку сверху. Горка была с переходами, извилистая, и я обошла ее кругом. У одного из переходов стояли две девчонки моего возраста. Одна молчала, а вторая положила ей подбородок на плечо. Я даже представила, какой он острый, этот подбородок, когда вот так вот лежит на плече. И девчонка спрашивала у молчащей:

– Оль… Ну что случилось? Ты скажи.

Оля молчала, я тихонько стояла поодаль.

– Ну правда, Оль? Чего ты?

Молчавшая Оля замотала головой, что ничего, а вторая девчонка взяла ее за руку и повела с площадки прочь. Я смотрела им вослед. Теперь Оля прижалась головой к плечу подружки, держала ее за руку и быстро-быстро что-то шептала. А я смотрела и смотрела, как они уходят, и не могла сдвинуться с места. И думала о том, как им здорово. Не то здорово, что Оля чем-то расстроена, конечно. А то, что они дружат. Мне тоже так хотелось бы – прислониться к чьему-то плечу, когда мне тоскливо. Хотя, если дружить со Светкой, такого не получится – очень уж у нее плечо высоко. Ну да разве в этом дело.

Я опомнилась, когда до меня донеслось снизу сразу несколько детских голосов:

– Мика! Мика, пойдем к нам!

И тут же я услышала, как молит мой желудок: «Мика! Мика, пойдем есть!», а по освещенной фонарями тропинке все еще уходили две девчонки. Я разрывалась на три части. Скатилась с горки, поднялась, отряхнулась от снега и сказала:

– А мне пора уже.

– Мика, ты завтра придешь?

Я пожала плечами. Хотела что-то еще добавить, но малыши мне уже махали пока, и все остальные тоже махали. Я уходила по той же освещенной фонарями тропинке, одна, но позади меня оставалось столько людей…

Но какая еда, когда в рюкзаке письмо, которое должно дойти до улицы Детской! Я подумала, если не брошу его в почтовый ящик прямо сейчас, то никогда этого не сделаю. Чтобы не передумать, я побежала что есть духу. До ближайшего почтового ящика идти нужно было минут десять, и я добежала за четыре. Достала конверт из рюкзака. Конверт был слегка влажным – все-таки мы здорово извозились в снегу. Посмотрела еще раз на адрес. И на пустое поле обратного адреса. Наверное, это не очень здорово – получать письма неизвестно от кого. Но почему-то я стеснялась вписать свой адрес. А потом нашла ручку и написала:

От Спицыной Мишель Владимировны. До востребования.

И дописала свой индекс, я его помнила наизусть. Потом сморщила нос, поцеловала письмо на прощанье и опустила его в ящик. И мне стало так здорово, будто это самая правильная вещь, которую я сделала в жизни. Я возвращалась домой, не прекращая улыбаться. Уже не бежала, а шла неторопливо – я просто не могла бы бежать, тогда меня разорвало бы на части, столько во мне бурлило чувств. Сейчас не было речи о том, чтобы сходить в магазин за новогодними «снастями». Пусть этот праздник останется на завтра. Главное – отправленное письмо. Хотя оно все еще лежит в ящике, но в то же время несется по городу, и уже сейчас его читает незнакомый мне человек – потому что так наверняка будет.

Дома никого не было. Мама с папой должны были вернуться с работы только через полтора часа. Я по-быстрому соорудила бутерброд, а потом поставила вариться рис для суши. Залила его водой, три минуты он кипел и пятнадцать минут настаивался. Потом смешала с уксусом для суши. Я помнила, что сегодня – день снеговиков. Он должен был продолжаться! Я вылепила из риса шарики: большой – меньше – самый маленький, поставила друг на друга. Получился рисовый снеговик. Из листов нори[1] вырезала для снеговика шапку, пуговицы, глаза. В холодильнике оказалась соленая красная рыба – из нее я сделала для снеговика шарф. Нос, как всегда, оставался морковным. Подумала, как бы сделать руки, а потом вспомнила о маленьких вишневых веточках, которые мы собирали летом для чая. Достала железную коробку из-под печенья, в которой хранились ветки, потрясла ее около уха, потом раскрыла, уткнулась в ветки носом и вдохнула. Запах был головокружительным. И хоть мы и делали запасы летом, но сейчас из коробки пахло по-новогоднему. Мне даже стало жалко брать ветки для снеговиков. Все-таки они для чая…

– Я немного, – оправдалась я перед собой. – Для снеговиков можно.

Второй снеговик-суши получился снеговиком-зеброй. Третий был задумчивым и посматривал вверх. У четвертого на голове вместо положенного ведра красовался вырезанный из нори лист лопуха. Был снеговик-партизан, веснушчатый снеговик, снеговик, скрывающийся за сахарницей… Они заполоняли обеденный стол, а я все никак не могла остановиться. Опомнилась я только тогда, когда пришли мама с папой. Я застыла с ножницами в одной руке и листом нори в другой. По плану у меня был снеговик-алфавит, и я как раз вырезала букву «х».

Родители оценили масштабы бедствия, важно покивали и пошли переодеваться. Оделись, кстати говоря, вполне празднично. Папа сказал:

– А мне казалось, ты скучаешь.

– Только дураки скучают в каникулы, – заявила я.

Папа с мамой переглянулись.

Я сердито разломала палки для суши. Папа застонал:

– А вилкой нельзя?

– Нельзя вилкой! – рявкнула я. Каждый раз одна и та же история!

Папа жалостливо сказал:

– Но это же снеговики…

Мама толкнула его локтем в бок:

– Снеговиков тем более вилкой нельзя.

Папа взял одну палку и безжалостно проткнул фигурку. Я закатила глаза. Двумя палками надо, а не одной! Вот так всегда он…

– И тебе их не жалко? – поинтересовался папа, макая рисовый шарик в соевый соус.

Я пожала плечами:

– Они же специальные, съедобные. Не настоящие, – и неслышно шепнула. – Живые у меня на балконе…

– Сейчас я им тогда руки повыдергиваю, – с азартом сказал папа, которому уже попала одна вишневая ветка.

– Ну, папа! – возмутилась я. – Не до такой же степени!

Мама посмотрела на одного снеговика и задумчиво сказала:

– Кстати, с соевым соусом они получаются весенними снеговиками. Знаешь, когда начинает все таять… Земля там…

– Ну, мама!!!

Я смотрела то на папу, то на маму – издеваются они, что ли? И – да, они издевались! Мы какое-то время попереглядывались, а потом хором рассмеялись. Мама заварила чай из вишневых веток, и мы с нею смотрели, как за окном все падает и падает снег. Из соседней комнаты доносился размеренный папин храп – он уснул очень уж рано, не было еще девяти вечера.

Мама обхватила меня за шею, и так мы стояли и смотрели на заснеженный двор. Было поздно, но гуляющие дети продолжали строить снеговиков.

– Такое волшебное чувство… – вдруг сказала мама.

– Какое? – спросила я.

– Как будто впереди Новый год. И начинаются чудеса.

– Ведь так и есть, – сказала я, и мама только кивнула.

Я ушла к себе в комнату, переоделась в пижаму и свалилась на кровать. Этот день был таким большим, что не вмещался целиком в мои мысли. Хотя, казалось бы, ничего особенного не произошло. Просто отправила одно письмо. Просто поиграла с детьми…

Булька смотрел на меня с подоконника и потихоньку отогревался. Он хоть и снеговик, но тоже замерз. Мне показалось, что он смотрел на меня немного осуждающе.

– Чего? – нахмурилась я.

Но Булька молчал. Догадывайся, мол, сама, не буду тебе ничего подсказывать. Я повалялась на кровати и попыталась вспомнить, что же я сегодня не доделала. Не добралась до магазина – это да. Но все-таки впереди месяц, и я еще успею это сделать. Может, еще раз набрать случайный номер? Девять вечера, еще не так поздно… Чтобы день начался с телефонного звонка и закончился им.