На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

Супец, видимо, стряпанный для офицеров, хлебали медленно, сберегая кусочками сухарей каждую каплю. Но долго услаждаться не пришлось. Вскоре по тропе, ведущей из чащи, быстрым шагом прошел эскадрон красноармейцев. Они миновали поляну, свернули к балке. Чуть погодя, по той же дорожке конвойные вывели двух распоясанных пленников. На них были немецкие мышастые штаны с алыми лампасами и обычные красноармейские гимнастерки. Ступая босыми ногами по холодной земле, растолченной с прелой листвой, невольники смотрели куда-то вперед, и в расширенных глазах стыл ужас, не позволявший замечать и чувствовать происходящее. Очевидно, они знали или догадывались, что отмеряют последние шаги. Широкоплечий станичник, с черным кольцеватым чубом, шел твердо, с презрительной ухмылкой. За ним еле плелся молодой красивый усач. На заросших щетиной щеках, в подглазьях расплывчато синели кровоподтеки. Левой рукой он придерживал безжизненно повисшую, вероятно, сломанную сабельную руку. Те, кто избивали казака, знали в этом толк…

Яков вскочил, с захолонувшим сердцем узнав Филиппа Ковшарова. Он был от него всего в шагах двадцати, друг детства и дальний родственник. И не давая себе отчета, Яков приблизился к идущим, замер у самой дорожки. Конвойные настороженно скрестили взгляды, их командир, лейтенант Смерша, черноокий кавказец, отогнал Якова прочь. Но и Филипп заметил его! И, как показалось Якову, встрепенулся. То ли мелькнула надежда на помощь близкого человека, то ли подумалось, что не канет безвестно, сообщит Яшка его матери.

– Эх, братцы! – срывисто заголосил Филипп, оборачиваясь к конвойным. – Зря мы из хутора отступили! И тетка Полина и дед Тихон, и Анна…

– Молчать! Шевелись, сволочуга! – гаркнул рослый широкоскулый солдат, взбадривая предателя нагайкой.

Филипп застонал, согнулся и через силу побежал, мелькая пятками, к которым пристыли рыжие истлевающие листья…

Спустя день пришло неожиданное письмо из Ключевского, помеченное штемпелем военной цензуры. Яков со страхом взглянул на незнакомый почерк. Рывком развернул желтый лист из амбарной книги, исписанный простым карандашом.

«Уважаемый сосед Яков Степанович!

Отвечаю на два твоих письма, какие забрала, но не читала. Стесняюсь раскрывать.

Уже месяц, как нас освободили! И мы не можем нарадоваться. А для тебя новости не слишком хорошие. Еще в декабре отца твоего, Степана Тихоновича, лиходеи перестрели в степу и сразили насмерть пулей. Мать и дед Тишка на подводе уехали из хутора. Был слух, что попали под бомбежку. Семена Шевякина убило, а про твоих родичей никто не знает.

Как прогнали немцев, прибыли офицеры НКВД и арестовали врагов народа. Лидия находится в Шахтах. А она в тягостях, и неизвестно что будет.

Курень ваш мы замкнули, а ставни забили. Двух кур, телочку и сына Федора я взяла к себе, как обещала Лиде. А собаку хожу кормить. Федя за матерью жалкует, и потому исть плохо. День-деньской с ребятами по буграм бардажает. А я за него переживаю, не дай бог, подорвется на мине. Такие случаи бывают. Ну да Федя – пацанчик умный, мы с ним ладим!

Как ты там, Яков Степанович? Скоро ли фрицев разобьете и вернетесь домой? Бабы без вас вянут-пропадают!

На шутке и разреши откланяться.

Напишешь письмо на меня – прочту.

С радостным трудовым приветом от всех хуторян, ударница пятилетки Дагаева Тая».

Яков спрятал задрожавшими руками письмишко в нагрудный карман гимнастерки, неопределенно ответил на вопрос старшины Писаренко, оказавшегося рядом. Он понял все, о чем Таиса лишь намекнула.

Спазм перехватил горло, мешал дышать. Не подавая вида, Яков отошел в сторону, сгреб с окопного бруствера серый лежалый снег. Приложил к воспаленному лбу. Но пламя обиды и боли не унималось в душе – напротив, при мысли о Лидии жгло еще больней. Сколь мал и бессилен человек перед воцарившейся в этом порушенном мире жестокостью! Жизнь идет только в одном направлении, и за содеянное тобой рано или поздно воздается Богом. Но в том-то и дело, что живешь большей частью не по своей, а по чужой, греховной воле…

3

В отличие от беспорядочного исхода донских станиц, обозы кубанцев двигались целенаправленно и гораздо организованней. Их войсковой штаб, покинув Краснодар 29 января, у станицы Медведовской догнал беженские колонны и полицейские части, которыми командовал полковник Тарасенко, носивший также немецкое звание зондерфюрер СС. По прибытии в Таганрог – через Азовское море – походный атаман Иосиф Белый издает приказ о назначении командиром 1-го Кубанского полка войскового старшины Соломахи, которому поручает обеспечить дальнейший путь казаков к Бердянску.

Туда же казаки западных и южных станиц добрались иным, окружным путем. Сначала через Керченский пролив в Крым, главным образом на всевозможных плавсредствах. Помимо этого, на планерах, буксируемых самолетами. Вместимость планеров была невелика, поэтому авиаинструкторы, следившие за посадкой, требовали от беженцев брать с собой скарба поменьше. И каково же было их изумление, когда из поднявшейся в воздух машины слышался поросячий визг или гоготание гусыни, – перегрузка грозила катастрофой над морем, – но кубанские казачки скорей пошли бы на дно, чем расстались с «худобой тай торбой»!

В Бердянске собрались штабы трех казачьих войск: Кубанского, во главе с Белым, Терского – под началом атамана Кулакова и Донского в лице сторонников Духопельникова, окончательно вышедшего из подчинения атамана Павлова. По всему, немцы поощряли раскол донских казаков. Не зря генерал фон Клейст, благоволивший именно к этим атаманам, перевел их штабы в скором времени к себе, в Херсон, чтобы ускорить сбор казаков для формирования особой дивизии вермахта. До беженских обозов им нет дела. Утратил к ним внимание и Белый, в угоду немецким властям сбивший 2-й Кубанский полк под командованием Маловика. Но и этого «батьке» кубанцев показалось мало, он отзывается на нужды командира 1-й кубанской сотни Бондаренко и, сколотив 2-ю сотню, перебрасывает ее на поддержку 17-й армии вермахта, в район Кубанского предмостного укрепления. Такая разворотливостъ и преданность атамана Белого, разумеется, была весьма похвально оценена фон Клейстом. Штабы собирали казачьи отряды в одно воинское соединение, разбросав свои вербовочные пункты по всему Югу Украины.

Шагановы и Звонаревы, отбившись от земляков, добрались до Херсона 7 марта, в день прибытия туда Кубанского войскового штаба. Об этом Тихону Маркянычу сообщил сосед-обозник Микита Волушенко, рожак[11] станицы Крыловской.

– Кажуть, сам Билый явывся со штабом, – проворчал длинноусый старик, концом кнута очищая с сапога грязь. – А ще хужей, яки конячки подобрийше будуть с казаками в германьску армию забыраты. Що воно будэ? И так багато людын загынуло! А як же мы, бижинци? Мабуть, на вулыци помыраты?

Известие повергло Тихона Маркяныча в уныние. Нужно было срочно уезжать дальше, прибиваться к донцам. Звонарев, разделяя опасения попутчика, сдвинул на затылок шапку,