Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

гостиной, – летом там могли с комфортом поужинать двенадцать человек, хотя их в семье было всего шесть. Здесь же разместилась коллекция живых растений в горшках – последнее увлечение Патриции: она наконец-то заинтересовалась этим женским занятием и каждую субботу ходила на цветочный рынок под предлогом, что там продают овощи и фрукты. Крестьяне, приезжавшие из горных деревенек, наводили тоску на бабушку Розу, но Патриция в их компании вновь чувствовала себя ребенком. Ей нравились их диалекты с узкими гласными, такими непохожими на открытые дифтонги в речи горожан, и, покупая апельсины и кабачки, она обязательно добавляла в корзину семена, саженцы жасмина и что-нибудь в том же духе.

Справа по коридору располагались спальни. Первой шла комната родителей, куда поставили кровать, подаренную Санти товарищами по карьеру, и шкаф, повесили занавески, вышитые Сельмой; сначала Маринелла спала там же, в белой колыбельке, которую Санти купил для нее в городе («Да чтобы я позволил своей дочери спать в деревянной люльке, как какой-то деревенщине», – говорил он), но, когда девочке исполнилось три года, ее переселили в комнату к Патриции, а Лавиния с бабушкой заняли комнату в самом конце коридора.

Комната Патриции была тесной даже для одного человека, но они с Маринеллой умудрились там уместиться. Их поселили вместе, потому что Маринелла была спокойным ребенком, но, чтобы развлекать ее, требовалось немало энергии, упорства и изобретательности, а единственным членом семьи, у которого всегда имелась куча хороших идей, была Патриция. Именно она после школы водила сестру на виллу Джулия посмотреть на льва[13]. Именно она придумывала истории, которыми усыпляла Маринеллу по вечерам; например, рассказывала сказку о кузнечике и муравье, только у нее кузнечик был Иудой, а муравей – Иисусом. Иисус сказал Иуде, что не будет кормить его зимой, потому что тот все лето бездельничал и веселился; Иуда, обидевшись, предал Иисуса и на вырученные деньги закатил пир горой; когда Иисуса распяли, Иуда пожалел о том, что бездельничал, но было уже поздно. В другой сказке святой Михаил убивал Люцифера; слушая, как архангел топчет дьявола ногами и протыкает длинным мечом, переваливая склизкое тело с боку на бок, Маринелла ликовала и восторженно хлопала в ладоши. Но Санти, услышав эту сказку, возмутился.

– Такое ребенку рассказывать нельзя, – заявил он.

Тогда Патриция, обиженная, что отец не оценил плоды ее воображения, передоверила Лавинии обязанность рассказывать сказки. Вскоре выяснилось, что принцессы Маринелле не нравятся, как и любые истории, если их не разыгрывают по ролям и в процессе не поют смешных песенок. А все потому, что у Патриции, помимо прочего, был актерский талант: она зажимала черную прядь между верхней губой и носом и превращалась в усатого святого Евстафия, который встретил в лесу говорящего оленя; в белом плаще из простыни, которой она укрывалась летом, Патриция становилась ангелом, который с нечеловеческой силой отваливал камень от гробницы, где воскрес Господь, и сообщал благую весть Марии Магдалине. Она даже устраивала театр теней: в детстве она вырезала фотографии девушек из журналов о моде, а теперь делала фигурки животных, святых и ангелов из спичечных коробков. Стоило включить лампу на тумбочке и расставить персонажей у стены, как истории Патриции оживали на глазах, и Маринелла была счастливее всех на свете. И Роза с Лавинией тоже: они частенько приходили послушать сказки Патриции и, когда Маринелла засыпала, просили ее продолжать.

В городе дни Патриции были забиты под завязку. Несколько лет она провела в монастырском пансионе, а теперь, попав в новый класс, где учились одни девочки, одетые в юбки до колен и гольфы с каймой, причесанные под Мину[14] или еще по какой-нибудь моде, чувствовала себя так, словно выиграла в лотерею. Учиться без угрозы наказания было гораздо проще, и ей казалось, что и предметы стали полегче, поскольку в школу, как говорил отец, ходили все кто ни попадя. Патриция постоянно была лучшей ученицей в классе, не только потому, что ей было интересно все, что рассказывали учительницы, но и потому, что все свободное время она тратила на чтение книг и уход за цветами. Иногда она читала даже в те минуты, когда поливала свои растения или обрезала сухие листья. В городе найти магазины и киоски с книгами было проще простого, не то что в Сан-Ремо и Санта-Анастасии. В зеленом киоске, сразу за цветочным рынком, продавались только приключенческие романы, которые были страстью Патриции; они стоили очень дешево, и ей хватало сдачи, которую давал зеленщик, чтобы купить новую книгу и начать ее читать уже по дороге домой. Подруг у нее было немного, да она и не стремилась их заводить, но Патриция хорошо ладила со всеми одноклассницами и помогала им с домашними заданиями, когда они просили. После уроков она иногда задерживалась на ступеньках перед входом или на скамейке в парке у школы, чтобы объяснить стихотворение Катулла или тригонометрию какой-нибудь отчаявшейся ученице; если той удавалось разобраться, она угощала Патрицию пиццей-фритта или аранчини с маслом[15]. Однако, разделавшись с этим, Патриция сразу же мчалась домой, где помогала Лавинии с домашним заданием, играла с Маринеллой или подсобляла Сельме с шитьем. Всё потому, что ей постоянно твердили, что без ее помощи им всем не обойтись. А еще она была нужна отцу в магазине. Вместе с квартирой на улице Феличе Бизаццы, купленной на сбережения, которые принадлежали всем, кроме него самого, Санти приобрел продуктовую лавку на первом этаже дома. Там продавались колбасы, хлеб, яйца, молоко, соль и табак, гвозди, пуговицы и прочая галантерея. Ни у кого в семье, и тем более у Санти, не было опыта ведения подобного дела.

– Я много лет тащил на себе харчевню, уж с лавчонкой-то как-нибудь совладаю.

Санти решил, что с этого момента будет жить за счет своей лавки, которую приобрел сам и в которой женщины не будут им помыкать. Так он и заявил. А Роза ответила, что раз так, то она ничего не хочет об этом знать: она и так не скучала в этой новой жизни, поскольку готовила обеды и ужины, прибиралась в доме, бегала по делам, насколько позволяли усталые ноги, и время от времени, тайком от всех и особенно от Лавинии, ходила послушать, о чем говорят на своих собраниях коммунисты, чтобы было о чем посплетничать с другими женщинами после воскресной мессы. В этом отношении город ее разочаровал: даже здесь, в современном мире, как и до провозглашения республики, всем заправляли мэры и священники. Как бы то ни было, Роза довела до сведения Санти, что работы у нее по горло: за три года она едва ли один раз заглянула в магазин.

– Мы без нее, может, и получше управимся. Я же мужчина, у меня стержень есть.

Санти потребовалось совсем немного времени, чтобы понять – недостаточно быть милым и дружелюбным, чтобы бизнес процветал. А без Розы, которая всем заправляла, Донато, который вел счета, и Фернандо, который решал всевозможные проблемы, ему приходилось совсем туго. К тому же надо заметить, что в городе Санти не очень-то любили. По крайней мере, так казалось Патриции, поскольку торговля шла куда бойчее, когда за кассой угрюмо стояла она, чем когда торговал отец с его великосветскими ужимками. Поначалу дела в лавке шли плохо, очень плохо, и мамушка Роза не знала, что ей делать – торжествующе потирать руки (она ведь говорила, что Санти Маравилья их всех разорит) или биться головой о стену.

В феврале 1967 года, вскоре после обеда, Патриция одиноко дежурила в лавке, надеясь, что никто не зайдет: она не любила разговаривать с людьми, и ей не нравилось целыми днями изображать из себя продавщицу, торча среди колбас и сыров. Она читала у Жюля Верна о воздушных шарах, сидя за кассой на высоком табурете, болтала ногами и наматывала косичку на палец, когда колокольчик над дверью звякнул и в лавку вошла Сельма.

– Мама, тебе что-то нужно?

– Да ничего мне не нужно. Разве я не могу побыть здесь с тобой?

Патриция вспомнила, как, поселившись на улице Феличе Бизаццы, мать однажды призналась ей, что чувствует себя будто в тюрьме, если безвылазно сидит дома, и что ей нужна какая