Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

С упаковки радостно улыбалась маленькая девочка со светлыми волосами и розовыми щечками, похожая на Маринеллу. Первым это сходство подметил как раз продавец сыра.

– Какая у вас красивая дочурка, так похожа на Сусанну.

В тот раз ее мать искренне рассмеялась.

– И правда похожа.

Не всегда было понятно, зачем продавец сыров приходил в их лавку: частенько он не приносил ни бумаг на подпись, ни коробок с товаром на пробу, а порой и вовсе, по его словам, заходил просто поздороваться. Сельма была рада пообщаться, он казался ей приятным воспитанным молодым человеком. Однажды она надела мятно-зеленое платье, которое ей очень шло; в другой день провела добрых полчаса за туалетным столиком в своей комнате, завивая локоны на висках, – Патриция никогда раньше не видела у нее такой прически.

Однажды ближе к вечеру продавец сыров вышел из своей «Альфа-Ромео», держа в руках огромную Сусанну. Это была большущая надувная кукла, размером с Маринеллу и уже надутая. Маринелла обезумела от радости и ни на шаг не отходила от нее. Куклу Сусанну дарили вместе с сырами, но только клиентам, которые покупали большие партии.

– Наконец-то нам что-то перепало за все те деньги, которые мы ему отдали, – заявил Санти за ужином в тот вечер.

Однако Патриция прочитала в газете, что куклу Сусанну можно получить, если покупать много сыров, но для этого нужно выиграть в конкурсе. Ее мать исправно покупала сыры, но ни в каком конкурсе не участвовала. Продавец просто привез эту куклу, и все.

Однажды дождливым утром, когда учительница рассказывала о жизни Марии Монтессори[19], в спортивном зале обрушилась крыша, и учеников, включая класс Патриции, отправили по домам на неопределенное время, чтобы сделать ремонт без риска. Патриция вернулась домой в одиннадцать часов, шлепая по грязным лужам в перепачканных туфлях и чулках. Ее водонепроницаемая накидка оказалась не такой уж водонепроницаемой, с нее текло, и девочка расстроенно думала о том, что в покоробившемся кожаном портфеле мокнут книги. Вместо того чтобы подняться на верхний этаж, она решила укрыться в лавке. Покупателей не было – возможно, их отпугнула плохая погода. Зато была ее мать, которая оживленно болтала с продавцом сыров и смеялась вместе с ним, как будто они смотрели какое-то эстрадное шоу, пока на улице шел дождь. Когда Патриция застыла в дверях, широко расставив ноги и сжав кулаки, они отодвинулись друг от друга и замолчали, будто говорили о чем-то не предназначенном для ее ушей. Мать продолжала улыбаться.

– Патри, что случилось, почему ты не в школе?

– Крыша провалилась, и нас отправили домой.

– С ума сойти. Иди в дом и вытрись, а то простудишься.

Патриция так долго не сводила глаз с продавца сыров, что тот уже не знал, куда смотреть, и улыбнулся ей.

– Такие глаза, черные-черные. В кого это?

– Я похожа на своего дедушку.

– Лучше слушайся маму, а то простудишься.

– А ты никогда не простужаешься? Вечно торчишь здесь, даже в дождь.

– Патриция, что за тон? – оборвала ее Сельма. – Иди домой, а потом мы займемся счетами.

Мать повернулась к продавцу сыров и покачала головой так, что жар хлынул от сжатых кулаков Патриции вверх по рукам до самой груди и зашипел там, словно вода для пасты, закипающая на плите. Когда пришло время обеда, Сельма поднялась в дом. Лавиния еще не вернулась из школы, а мамушка Роза на кухне разогревала фасолевый суп, оставшийся с вечера. Сельма подождала, пока они с Патрицией останутся вдвоем, наклонилась над столом и набросилась на дочь с упреками:

– Патри, слышал бы твой отец, как ты разговариваешь с незнакомым человеком. Что это за поведение?

Патриция молча сидела за столом, мрачно глядя себе под ноги и вцепившись ногтями в не до конца просохшую юбку. Котел гнева в ее груди продолжал кипеть и бурлить.

– Немыслимо, ведь ты уже не ребенок. Когда ты научишься вести себя прилично? – Сельма снова опустилась на стул и вздохнула. – Ты иногда заставляешь меня краснеть.

Котел взорвался.

– Это ты заставляешь меня краснеть! Все в округе смеются над нами и болтают про нас гадости. Разве ты не слышишь, что они говорят, или тебе все равно? Говорят у нас за спиной всякие мерзости из-за тебя. Из-за вас с продавцом сыров! Мне стыдно за тебя.

Договаривала Патриция, уже вскочив на ноги; она наполовину стянула со стола скатерть вместе с тарелками и стаканами, лицо ее было красным, а дыхание тяжелым, как у человека, пробежавшего без остановки не меньше мили. Сельма же, наоборот, застыла. Ее прямая спина опиралась на спинку стула, кожа была цвета бумаги, как и платье, глаза блестели, а губы дрожали. Патриция на несколько секунд задержала взгляд на матери, надеясь в глубине души, что заставит ее заплакать и выиграет эту битву. Но Роза вышла из кухни в гостиную как раз вовремя, чтобы разрушить невидимые чары. Патрицию вытолкали из комнаты.

– А ну-ка, убирайся в свою комнату, негодяйка. Никакого обеда и ужина, пока не научишься вести себя, как все нормальные люди.

Патриция отправилась в свою комнату, громко топая по коридору. Она захлопнула дверь и бросилась на кровать, гневно вцепившись ногтями в покрывало и пыхтя от унижения, как тогда, когда приходилось терпеть наказания сестры Анжелики. Через несколько секунд до нее донеслись столь же решительные шаги бабушки. Патриция задрала нос, сглатывая слезы, намеренная показать мамушке, что она не сломается и может голодать хоть месяц, если это докажет ее правоту. Но бабушка даже не удосужилась войти – вместо этого она вытащила ключ изнутри и вставила его в замочную скважину снаружи. В ее светлых глазах сверкали молнии, как в грозу, и она прошипела себе под нос:

– Еще раз это скажешь или отмочишь что-нибудь подобное, когда твой отец будет дома, и я тебя не выпущу из этой комнаты. Клянусь собственным именем и чистой душой твоего дедушки.

Прежде чем Патриция нашлась с ответом, Роза захлопнула дверь и трижды повернула ключ в замке.

Патриция просидела взаперти в своей комнате до следующего утра. В семь часов ключ громко повернулся, и дверь открылась. На пороге появилась Сельма, уже одетая и причесанная, и поставила перед Патрицией теплое молоко и хлеб с медом. Три ломтика хлеба вместо одного, целая чашка вместо половины.

– Ешь, ты же голодная со вчерашнего дня.

Патриция посмотрела на мать и увидела, что под глазами у нее залегли уродливые темные круги, как у человека, который спал хуже, чем сама Патриция. Внезапно все, что кипело у нее в груди, утихло, и только ядовитый пар стоял в желудке, в легких, в горле. Не произнеся больше ни слова, мать вернулась на кухню. А Патриция, хоть и не ела целый день накануне, потеряла аппетит.

В то утро она, как обычно, пошла в школу, но все время просидела, подперев голову рукой, и смотрела, как рабочие, перестилающие крышу, лазают по лестницам. Ей никак не удавалось сосредоточиться на учебе, отчасти из-за шума, мешавшего думать, отчасти из-за пустого желудка и недосыпа, а отчасти из-за всего остального. Вернувшись домой, она не успела поставить на пол портфель, как до ее слуха донеслось стрекотание швейной машинки. Мать сосредоточенно работала, стачивая сарафанчик для Маринеллы.

– Почему ты не в лавке, мама?

Сельма даже не подняла голову, не отвела глаз от иглы.

– Там твой отец. Я сегодня не пойду, плохо себя чувствую.

На следующий день, вернувшись из школы, Патриция снова застала мать за шитьем. И на следующий день. И на следующий. Сельма больше не ходила в лавку, и они перестали есть сыры. Маринелле через какое-то время надоело играть с куклой Сусанной. В сущности, никто больше не видел эту куклу у них в доме.

12

Письма

Пеппино и Патриция никогда не прекращали писать друг другу.

Точнее, он почти всегда писал первым – царапал как курица лапой, – даже когда пошел в армию. Патриция отвечала, только если ей было что рассказать. Она не хотела выглядеть в его глазах одной из тех девушек, которые все время поливают растения и занимаются домашними делами; хотела, чтобы Пеппино, читая ее письма, думал, будто ее приключения куда интереснее, чем его собственная жизнь. На то, чтобы ответить на очередное письмо Пеппино, у Патриции уходило две, а то и три недели,