Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

так тщательно она перечитывала свои черновики. И при этом сильно расстраивалась, если он не отвечал в течение нескольких дней. Нетерпеливо перерыв почту и не найдя ничего для себя, она всякий раз мрачнела и уходила в свою комнату, так что нетрудно было понять – письма от Пеппино нет. Лавиния, которая теперь регулярно читала журналы Grand Hotel и Sogno[20], заглядывала в дверь и пыталась успокоить сестру.

– Может, ему не доставляют почту на фронт.

– Что за чушь ты несешь? Пеппино не на фронте, он просто проходит военную службу в Мерано[21].

В одно из писем Пеппино вложил фотографию, где он в зеленой солдатской форме размашисто вышагивал по улице, и Лавиния разразилась хохотом.

– По-моему, он похож на брокколи, – заявила она.

Патриция посмеялась вместе с сестрой, но, оставшись одна, вновь и вновь разглядывала фотографию Пеппино: она не помнила, чтобы раньше у него были такие широкие плечи и такая красивая осанка, но его смех звучал у нее в ушах, когда она видела ямочки у него на щеках и веселые темные глаза. Она вложила снимок в учебник по итальянской литературе, и в школе его время от времени замечали одноклассницы.

– Кто этот солдат, твой парень?

– Нет же, я понятия не имею, как эта фотография сюда попала.

В конце концов письмо от Пеппино всегда приходило, а в конверте оказывался еще и листок с неизвестного ей дерева или цветок, которого она никогда прежде не видала, хотя в Мерано такие росли на каждом шагу. Однажды она написала ему ответ на четырех страницах, но последнюю пришлось порвать и переписать заново. Там говорилось: «Когда тебе наконец дадут отпуск, можешь навестить меня в городе». Но это была не очень умная просьба, а ведь Патриция была очень умной девушкой.

Настолько умной, что в мае 1968 года, когда прозвенел звонок с уроков, ее вызвала к себе директриса Энрика Ди Франческо, которую прозвали Разумейкой, потому что она любую фразу начинала с протяжного «разуме-е-ется», была высокой и крупной женщиной, с пышными острыми грудями, едва прикрытыми серым платьем.

– Садись, Маравилья.

Патриция села в одно из двух бархатных кресел, стоявших перед столом директрисы. «Что я сделала не так?» – спрашивала она себя. И продолжала волноваться, даже когда директриса велела ей успокоиться. Говоря, директриса рылась в бумагах и что-то искала, пока не наткнулась на длинный конверт с прозрачным пластиковым окошечком, который и протянула Патриции через стол:

– Это тебе. Открой сейчас, и, если тебе что-то будет непонятно, можешь спросить у меня.

Патриция повертела письмо в руках. Сквозь прозрачный пластик было видно напечатанное на машинке «Синьорине Патриции Маравилье» – этой синьориной была она. Разорвав конверт с краю, она вытащила лист бумаги, испещренный такими же аккуратными печатными буковками. Патриция прочла письмо, дойдя до конца, перечитала с начала, потом еще раз. В общей сложности трижды. Наконец она подняла глаза.

– Здесь написано, что у меня есть стипендия.

– Разумеется. Благодаря твоим оценкам. Мы с тобой должны гордиться: впервые конкурс выиграла ученица, и впервые – ученица нашей школы.

Патриция сгорала от любопытства, ведь она никогда в жизни ничего не выигрывала.

– То есть это деньги?

– Разумеется, деньги. Сможешь потратить их на учебу.

– Тогда они опоздали с этим письмом. Я закончу школу через месяц.

– Нет-нет, стипендия предназначена для университета.

Патриция открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыла его. Вместо нее заговорила директриса:

– Разве ты не хочешь поступить в университет? У тебя отличные оценки по всем предметам, учеба дается тебе легко. Ты когда-нибудь думала о том, чем хочешь заняться после школы?

– Я читала в газете, что сейчас, когда все дети ходят в школу, даже в деревнях, не хватает учителей. Я бы хотела их учить. Я рассказываю сказки своей младшей сестренке, а когда объясняю латинские неправильные глаголы второй сестре, она все прекрасно понимает. Думаю, я могу стать учительницей.

– Разумеется. И после университета ты сможешь преподавать где угодно, не только в начальной школе. – Энрика Ди Франческо откинулась в кресле. – Мне бы в мое время такую возможность.

Патриция смотрела на письмо так, словно это был билет в Америку в один конец или путевка в кругосветное путешествие на воздушном шаре.

– Можно оставить письмо себе?

– Разумеется. Пусть папа с мамой прочитают. Прими правильное решение. А теперь иди, до свидания.

Патриция сунула письмо в карман юбки и ощупывала бумагу, пока шла домой; это ощущение успокаивало. Дело сложное, лучше подумать после выпускных экзаменов. Поэтому она спрятала конверт с окошечком в пачке писем Пеппино и очень старалась не думать ни о нем, ни о стипендии в следующие недели. Она полностью посвятила себя экзаменам. 8 июня 1968 года она написала сочинение по «Наслаждению» Габриэле Д'Аннунцио, на следующий день – длинное сочинение по методу Монтессори, на устном экзамене выбрала «Гробницы» Уго Фосколо и в конце месяца окончила школу с высшим баллом. Не только Сельма – даже Роза ждала ее после экзаменов. За бабушкину руку держалась Лавиния, но ни одна из них не хотела заходить внутрь; когда Патриция выбежала к ним, выкрикивая свои оценки, Сельма растрогалась, а Роза принялась вытирать глаза вышитым платочком, повторяя: «Радость-то, радость-то какая». Лавиния все время расспрашивала, какие вопросы ей задавали, как вели себя учителя и члены экзаменационной комиссии. Вечером они ужинали дома на террасе среди душистого жасмина. Санти отправил Лавинию на кухню за чистым бокалом. Он налил красного вина почти до краев и захотел поднять тост вместе с Патрицией; она не притронулась к напитку, потому что ее с детства тошнило от одного только запаха вина, но хрустальный звон ее бокала, соприкоснувшегося с бокалом Санти, привел Патрицию в великолепное расположение духа. Отец пожелал чокнуться с ней, не с бабушкой, не с Сельмой и не с Лавинией. Только с ней. Поэтому она решила не спешить с новостью о стипендии: в конце концов, несколько дней ничего не изменят.

В тот летний день Патриция в одиночестве читала в лавке, сидя на табурете за кассой. Время от времени она продавала несколько брусков марсельского мыла, пуговицы, немного сигар – то, что обычно покупают в субботу после обеда, – и, как дрессированная собачка, вскакивала каждый раз, когда звенел колокольчик над дверью. Колокольчик над входом зазвенел снова, и перед ней появился не кто-нибудь, а военный, одетый в оливково-зеленую форму. Патриция не сразу поняла, что это Пеппино Инкаммиза. Возможно, она так и не узнала бы его, если бы тот не снял пилотку.

– Патри, это я. Пеппино.

Он уже не был таким тощим, как раньше, рубашка натянулась на плечах, а брюки были коротковаты и открывали щиколотки, словно предназначались для человека ниже ростом. Его кудрявые волосы были коротко подстрижены, на щеках виднелась рыжая щетина, очень короткая, потому что в армии не разрешалось носить бороду. Он не был похож на Пеппино, он выглядел как настоящий мужчина.

Патриция стояла как вкопанная у своего табурета, и он подошел ближе.

– Ты меня узнала или нет?

– Конечно, узнала, я же не дура.

В этот момент она почувствовала, что ее тело застыло, будто бревно, и это бревно привлекло внимание невидимых насекомых и птичек, которые запрыгали по ней, вызывая зуд, жар и желание содрать с себя одежду и броситься в ванну с ледяной водой.

– Как ты здесь очутился?

Пеппино подсунул пилотку под погон.

– Приехал с товарищами в отпуск. Идем, я тебя с ними познакомлю.

Пеппино взял ее за руку и, наверное, собирался вытащить на улицу, а то и вовсе отвести к своим сослуживцам. Патриция вывернулась. Яркие глаза Пеппино не изменились, но от близости его тела ей стало не по себе.

– Разве ты не рада меня видеть? Я ехал два дня. Я отправился прямо сюда, даже не заходил в казармы, только чтобы увидеть тебя.

– Ты должен был предупредить меня о своем приезде. Должен был написать письмо.

– Я написал тебе целую кучу писем.

– Я не могу сейчас уйти, отец сказал, что я должна сидеть за прилавком.

– Тогда я вернусь завтра днем. Будь готова.

Снаружи ждали два солдата, одетые так же, как Пеппино; когда он вышел,