Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

приходила туда заниматься, но со временем стала проводить в библиотеке каждую минуту, свободную от уроков, молитв и «женских занятий», то есть всякой ерунды вроде посадки цветов или варки варенья, которой не занималась ни одна знакомая ей женщина, включая маму и бабушку. Помимо сотни изданий Библии и пыльных томов, написанных бородатыми мужчинами, жившими тысячу лет назад, Патриция нашла в библиотеке стопку прекрасных книг. Читая жития святых, она представляла себе струи крови, бьющие из изуродованной груди святой Агаты, или святую Лючию, которая держит на блюде собственные глаза. Она взахлеб читала письма Екатерины[11], которая противостояла двум папам. И полюбила Жанну д'Арк – та нравилась всем, пока выигрывала войну, а когда она перестала быть полезной, ее сразу же объявили ведьмой и сожгли на костре.

Иногда дядя Донато заходил спросить, как дела у Патриции.

– Она постигает Божью благодать, – отвечала мать настоятельница.

Об этом же свидетельствовал ее табель успеваемости за полугодие. В самом низу листа значилось, что монахини монастыря Святой Анастасии по-прежнему считают Патрицию нелюдимой и строптивой, но с удовлетворением отмечают, что с тех пор, как она стала проводить время в библиотеке, у нее пропал всякий интерес к бунтарству. Ее больше не наказывали, и оценки были отличными. Теперь, когда она возвращалась домой, Санти Маравилья уже не знал, как придраться к дочери, которая сидела настолько прямо и говорила настолько вежливо, что у него не находилось ни единого повода поддразнить ее или отругать.

В июне 1963 года в пансионе Святой Анастасии словно бы начались каникулы. Только что умер папа Иоанн, и все священники и монахини из монастыря уехали в Рим, где им предстояло ждать избрания нового понтифика. Мать настоятельница и отец Бернардо первыми отправились в собор Святого Петра; вместо них всем заправляли сестра Анжелика и отец Донато Кваранта. Могло показаться, что это плохая новость, ведь всю полноту власти получила самая рьяная истязательница в женском пансионе. Но на самом деле она была так занята повседневными хлопотами и священными обязанностями преподобной матери, что за это время никого не наказали. Единственная пытка, которой сестра Анжелика подвергала обитательниц пансиона, заключалась в том, что раз в четыре часа они должны были бросать все свои занятия, собираться в столовой и слушать по радио новости о выборах понтифика. Патриция всякий раз складывала руки и начинала молиться; монахини нахваливали ее набожность и завидную дисциплину, а она молила Господа, Деву Марию и мученицу Анастасию, чтобы дым над Ватиканом снова был черным и ей перепал еще один день в раю[12].

В другой части монастыря, в пансионе для мальчиков, Пеппино Инкаммиза считал дни до своего шестнадцатилетия, которое должно было наступить 21 июня 1963 года; Донато Кваранта пообещал, что после этого отправит его во Францию, где Пеппино научится жить как настоящий мужчина. С тех пор как Донато занял место отца Бернардо, они с Пеппино еще усерднее притворялись, что их ничего не связывает; однако, если нужно было поручить кому-то не слишком тяжелую работу или отметить чьи-то заслуги в монастырских книгах, Донато всегда выбирал Пеппино. А тот в свою очередь исполнял просьбы Донато с абсолютным и беспрекословным послушанием. Пеппино ходил по монастырю тихо и молча, сжимая в руках словарь французского языка, и даже не заикался о революции.

В начале лета сад школы-пансиона наполнился цветами, а воздух был таким мягким, что казалось постыдным проводить время в помещении. А поскольку солнце и свежий воздух полезны всем, и мальчикам и девочкам, вступило в силу правило: кто сделал домашнее задание к обеду, может на перемене погулять в саду. В женских дортуарах разверзся ад: кое-кто хихикал в ночной тишине, а те, кто посмелее, даже опаздывали на дневные занятия. Уже через несколько дней после того, как девочкам и мальчикам разрешили вместе гулять в саду, сестра Анжелика не знала, как управлять всей этой буйной энергией молодости, расплескивавшейся по мраморному полу и сотрясавшей стены монастыря Святой Анастасии. Если бы даже она решила наказать всех, ей бы понадобился помощник.

Поскольку в саду теперь гуляли и мальчики, Рите Беккало приходилось сидеть в помещении, и Патриция без раздумий заняла местечко, которое раньше всегда выбирала Рита, – деревянную скамейку в тени душистого платана. Там она и сидела, повторяя пятое латинское склонение к завтрашнему опросу, когда к ней подошла Богачка из другого дортуара и постучала пальцами по обложке книги.

– Правда, что твой дядя прячет в семинарии коммуниста?

Патриция вынырнула из антологии.

– Что?

– Мой двоюродный брат учится в пансионе для мальчиков, и там говорят, что твой дядя прячет среди них коммуниста. Говорят, очень опасного.

– Мой дядя не станет связываться с коммунистами.

Позади капризной Богачки маячили две застенчивые девушки, наверняка Сони. Одна из них негромко произнесла:

– Я же вам говорила, что это невозможно.

– А я думаю, что это правда, – возразила Богачка.

С той самой минуты, потому ли, что Патриция впервые столкнулась со сплетнями, или потому, что речь шла о ней, в дортуарах она только и слышала что об этом коммунисте и его сообщнике, дяде Донато. Говорили, что он каждый вечер ходил на собрания коммунистов, где решался вопрос, сжечь ли их пансион; коммунисты-де замышляли поджог, потому что ненавидели всех монахинь и священников, кроме дяди Донато, который был одним из них. Он прятал в пансионе шпионов, убийц и агитаторов, которые готовились устроить революцию. Так заявила Богачка Мария Бранкато, чуть младше Патриции, дочь бывшего члена управы Сан-Квирино, который теперь состоял в региональном совете от Христианско-демократической партии. Мария уверяла, что знает о коммунистах все, и говорила, что, будь их воля, война бы до сих пор не закончилась. Патриция же знала только то, что прочитала на плакатах во время выборов, и то, что однажды услышала от бабушки:

– Я вот вполне понимаю, почему этим безбожникам-коммунистам не по нутру мерзавец-мэр и ворье, с которым он водится.

Сколько Патриция себя помнила, бабушка Роза считала засранцами всех мэров Сан-Ремо. Однако дома никто не интересовался политикой, кроме мамушки, которая регулярно слушала радио и высказывала свое мнение по поводу новостей. Сельма никогда об этом не говорила. Санти твердил, что теперь никакой разницы нет. Дядя Фернандо утверждал, что слишком занят, чтобы ходить на избирательный участок, а дядя Донато, если хорошенько подумать, являл собой огромную загадку.

Однажды днем, во время перемены, назойливая Богачка вернулась. Ее звали Джемма Пертикато, и она считала себя хозяйкой своего дортуара. Она указала Патриции на высокого рыжеволосого кудрявого мальчика, который читал, присев под стеной:

– Вон он, коммунист. Он все время читает Карла Маркса, мне двоюродный брат рассказывал. – И продолжала: – Нам, девочкам, не разрешают ни листать комиксы, ни слушать песни с фестиваля в Сан-Ремо, а в пансионе для мальчиков можно читать Карла Маркса. А все потому, что твой дядя коммунист.

– Мой дядя не коммунист. – Патриция покраснела от гнева. – И я уверена, что этот мальчик тоже никакой не коммунист.

– Тогда пойди и скажи ему, чтобы он показал нам, что читает. Если это не Карл Маркс, можешь вечером съесть мой яичный крем.

Патриция, нахмурившись, посмотрела на Джемму. Она доверяла Джемме меньше, чем всем коммунистам, вместе взятым. Небось та спит и видит, как Патрицию сажают в чулан матери настоятельницы. Но поскольку Патриции не нравилось, когда о ее семье говорили гадости или неправду, даже о дяде Донато, она решила разобраться с этим раз и навсегда.

Быстрым шагом она подошла к мальчику.

– Ты читаешь Карла Маркса?

Он на миг поднял голову и, взглянув на Патрицию, вернулся к чтению.

– Так и знала, что ты не читаешь Карла Маркса.

– Да ты даже не знаешь, кто такой Карл Маркс.

– И я уверена, что ты не коммунист.

Вздохнув, мальчик показал ей обложку. «Французско-итальянский, итальянско-французский словарь».

– Так и знала! – возликовала Патриция. – Ты должен пойти со мной и рассказать девочкам, а то они никогда от меня не отстанут.

Мальчик вытянул шею и посмотрел туда, куда указывала Патриция. За ее спиной толпилась группка девочек, которые смотрели на него, как на дикого зверя.

– Я думал, вам нельзя разговаривать с мальчиками. Не боишься,