Остров Безымянный - Юрий Александрович Корытин

искры пламени, вонь и, в дополнение ко всему, металлический шарик, вонзившийся в деревянную дверь… Но больше всего меня поразили даже не те девочки, которые кричали и визжали, а те, которые стояли молча с белыми лицами. Казалось, у них побелели даже глаза, расширившиеся не то что от страха, а от вселенского ужаса. Так, наверное, в средние века благочестивые христиане должны были воспринимать появление дьявола из преисподней – с шумом, грохотом и запахом серы. Глядя на этих девочек, я сам испугался.

Прибежал вожатый: «Вы, два идиота! Теперь схлопочете по полной!». Сейчас он, скорее всего, назвал бы нас террористами, но тогда подобные термины не были в ходу.

Я был автором «преступного замысла» и главным исполнителем. В ожидании очень-очень серьёзных последствий, вплоть до отправки домой до окончания смены и неминуемого объяснения с родителями, я хотел всю вину взять на себя, но Кузя не согласился: «Это будет несправедливо. Я же всё время был рядом и поддерживал тебя морально, выходит, мы оба виноваты. Страдать будем вдвоём!».

Закончилось всё, между тем, удивительно благополучно для нас. Видимо, взрослые поняли, что действительно имеют дело с двумя юными идиотами. А может, решили избежать огласки. На вечерней линейке мы были поставлены перед всем пионерским лагерем, и с трибуны-возвышения старший пионервожатый нас долго и красноречиво «клеймил позором» и «пригвождал к позорному столбу». Мы стояли, понурив головы, старательно изображая глубокие внутренние переживания и искреннее раскаяние. Но когда я скосил глаза в сторону моего друга, встретил всё тот же лукавый и неунывающий взгляд.

С тех пор мы с гордостью носили неофициальный титул главных лагерных придурков. Это обеспечивало нам неприкасаемость со стороны сверстников – кто же в здравом уме станет связываться с двумя беспредельщиками без тормозов?!

Где ты теперь, мой закадычный друг Кузя? Надеюсь, у тебя всё хорошо.

…Спустя много лет ностальгическое чувство в какой-то момент так сильно сжало горло и грудь, что заставило меня бросить все дела и приехать на то место посреди леса, где стоял наш пионерлагерь. Детей там уже не было – дышащий на ладан завод давно сбросил с себя все «непрофильные активы». С надписи над воротами «Всё лучшее – детям!» отвалилась часть букв, и получилось, что всё лучшее – каким-то «д…ям». Дядям, что ли?

В изостудии ещё сохранились рисунки последних пионеров. В полукруглом, похожем на греческий храм здании с колоннами, где размещались всевозможные кружки, на полу валялись деревянные заготовки для моделей судов и самолётов. На стенах вперемежку со старыми лозунгами типа «Заветам Ленина верны!» и «Пионер – всем ребятам пример» висели пыльные вымпелы, которыми награждались отряды, занявшие первые места на спортивных соревнованиях.

Но вокруг были упавшие балюстрады, провалившиеся деревянные ступеньки, обрушившаяся крыша планетария. От клуба, в котором мы любили рассматривать огромные стенды с подробными описаниями подвигов пионеров-героев, искренне, до спазм в горле, переживая за них, не осталось и следа – сгорел, должно быть. Стадион зарос травой и стал похож на пастбище. Он уже ничем не напоминал былую спортивную арену, на которой мы с утра до вечера гоняли в футбол, разделившись на «голых» и «одетых».

От летней эстрады сохранились только полусгнившие скамейки. А в наше время вокруг неё кипела жизнь. Именно тут отмечались праздники, проходили КВНы, гремели песенные конкурсы и смотры отрядной самодеятельности, беспрерывной чередой тянущиеся через всю лагерную смену.

Но самым весёлым был праздник закрытия лагеря. На нём, уже поздно вечером, вожатые и прочий персонал давали концерт для пионеров. Коронным номером был «танец маленьких лебедей», когда на сцену в балетных пачках, держась за руки и перебирая толстыми волосатыми ногами, выплывали малость подвыпившие по случаю вожатые-мужчины во главе с могучим физруком. Вечерний воздух взрывался от восторженных воплей, издаваемых несколькими сотнями ребячьих глоток. Самые смешливые девчонки не могли выдержать этого комичного зрелища и сползали под лавки. Другие ребята от смеха наклонялись вперёд, с размаху ударяя головой в спину сидящим перед ними. Балеруны, между тем, сохраняли полную невозмутимость и старательно выделывали самые замысловатые па, на которые были только способны их нетрезвые ноги.

Теперь всё заросло травой до плеч – не думал, что в нашем климате трава может разрастаться, как в степи. Лишь одиноко торчала мачта, на которую когда-то каждое утро поднимали флаг.

Я сделал для себя одно открытие: какой же он, оказывается, маленький, наш лагерь! От третьего корпуса до седьмого каких-то двести метров с небольшим, а раньше та территория была как далёкая чужая страна. А до первого корпуса, где жили старшие ребята, и всего-то метров пятьдесят. Но мы в ту сторону предпочитали лишний раз не ходить – там нам с Кузей запросто могли и «физию начистить», тем более, что всегда было за что.

В двух ещё сохранившихся корпусах теперь жили семьи военных, размещённые здесь после вывода войск из Германии. Вокруг корпусов бегали дети, а из бывших спальных палат к умывальникам с тазами, полными белья, сновали женщины. Вот они-то и подняли тревогу. Заметив высматривающего что-то мужчину, одетого, как бизнесмен – в дорогом костюме, при галстуке и в начищенных ботинках, они решили, что я приехал изучить территорию на предмет возможной покупки. Они до того испугались лишиться этого своего убогого пристанища, что подняли возмущённый гвалт, а одна из них даже закричала в истерике: «Мужчины, пробейте ему голову!». Я её не осуждаю – кто знает, что ей пришлось пережить, чтобы она стала требовать такого?

На крики откуда ни возьмись возникли трое крепких мужичков решительного вида, но, услышав объяснения, и пуще того, увидев мои влажные глаза, они не стали применять ко мне «репрессивные меры», ограничившись пожеланием «валить отсюда». Что я и сделал, благо ностальгическое чувство было удовлетворено. До следующего раза.

Да, много утекло воды с того счастливого и беззаботного времени, когда самым страшным наказанием считалось изгнание из пионерского лагеря. На пути от пионера до миллионера я растерял многое из того, что делало меня счастливым тогда и что невозможно ничем заменить теперь.

«А годы летят…», как поётся в известной песне. Я выгляжу моложе своих лет, но паспорт не позволит соврать. Мудрейший Аскольд Иванович называл себя «мужчиной на полпути» – на полпути между утерей амбиций и потерей потенции. Амбиции у меня ещё остались, хотя за последние годы их сильно поубавилось, да и с остальным всё нормально, так что я нахожусь – пока? или уже? – на четверти пути.

Но самое неприятное, что прогноз на предстоящие три четверти не слишком-то вдохновляет. От прежних