Остров Безымянный - Юрий Александрович Корытин

Я «завёлся» так же, как и Вадим, и уже не мог остановиться.

– Но его сын, мой отец, получил высшее образование, стал не просто классным, а очень уважаемым специалистом в своей области техники. Он был очень начитанным человеком. Самое важное, что он сделал для меня – привил мне любовь к чтению. Слава богу, он успел это сделать ещё до того, как в семьях появился персональный компьютер – подозреваю, его придумал враг человечества. Так вот, к чему я всё это тебе рассказал… Если бы новая власть не переселила семью моего деда из подвала в барскую квартиру, «уплотнив», естественно, старых хозяев, дед так и остался бы в подвале, и в буквальном смысле, и в фигуральном. И мой отец не стал бы в этом случае тем, кем он стал.

Вадим уже не пытался меня перебивать. Он просто молча смотрел на меня в упор, пристально, изучающее, словно открывал меня заново.

– Мы сейчас такие умные, с высшим образованием, знаем, что такое «амбивалентность». – Я продолжал, не обращая внимания на реакцию Вадима. – Поэтому мы на стороне профессора Преображенского, сочувствуем ему и вместе с ним ненавидим и презираем чумазых «кухаркиных детей», которые ходили в грязных валенках по мраморной лестнице, забывая при этом, что эти дети были нашими дедами и прадедами. Исторический парадокс: профессор Преображенский стал образцом для подражания, подлинным кумиром для потомков тех самых плебеев, что не догадывались вытереть обувь на пороге. А между тем эта лестница в доме, где жил профессор, была частью того самого пресловутого социального лифта, который поднял моего деда, а вместе с ним огромную серую массу других людей из тёмных подвалов, где они обитали, к свету и цивилизации – прости мне этот пафос.

Когда я непроизвольно, неожиданно для самого себя выделил голосом «серую массу», Вадим вздрогнул. В этот момент мы оба почувствовали, что наши отношения уже не будут такими, как прежде. Впервые за несколько лет в них появилась трещинка.

Несколько секунд мы шли молча. Этого времени мне хватило, чтобы пожалеть о сказанном. Мрачный вид Вадима, его молчание отрезвили меня. Собственно говоря, что я хотел ему доказать? Вряд ли я способен его переубедить. Ну, предположим, пусть даже докажу ему свою правоту, но какую цену придётся за это заплатить? Прочность нашего делового партнёрства неизмеримо важнее формальной победы в дискуссии по поводу того или иного литературного произведения. Надо признать, я вёл себя неразумно. Крайне глупо спорить с Вадимом по отвлечённым вопросам, рискуя разрушить столь важные для обоих деловые отношения.

Что-то подобное чувствовал и Вадим. Он не воспользовался паузой, чтобы возразить мне, а вместо этого произнёс примирительным тоном:

– Ну, ладно, Сергей, давай на этом закончим. Утро вечера мудренее. Я вижу, не только мне, но и тебе надо как можно скорее уезжать из этой дыры. А то ты меня начинаешь беспокоить…

– Ты за меня переживаешь?

– Конечно, я же твой друг…

Мы попрощались. Мне надо было возвращаться на другой конец посёлка, к дому Клавдии. Ветер теперь дул в спину, подгоняя меня. Я шлёпал сапогами по лужам, заставляя дрожать и колебаться отражающуюся в них луну. Окна поселковых домов излучали какой-то неуверенный свет, не такой равномерный, как от электрических ламп. За ними готовились ко сну люди, те самые, которые сегодня пели, а потом лихо отплясывали в клубе.

Из головы не выходила последняя фраза Вадима: он впервые за всё время знакомства назвал меня другом… Я же поймал себя на том, что никогда, даже мысленно, не называл его своим другом – только партнёром или компаньоном.

Действительно, что нас связывает? Не надо слишком долго размышлять, чтобы честно ответить на этот вопрос – только взаимозависимость: мы нужны друг другу. Мы вместе, потому что это выгодно обоим. Но дружба не может быть определена в категориях выгоды или пользы. Её вообще нельзя объяснить рациональными причинами. Это сугубо иррациональное чувство, проистекающее из духовной близости, симпатии и взаимной привязанности.

Знает ли вообще Вадим, что такое дружба? Был ли у него когда-нибудь настоящий друг? Во времена счастливого лагерного детства у меня такой друг был. Звали его Кузя, это потому, что фамилия у него была Кузнецов – он не обижался на прозвище. Наши отцы работали вместе, и мы каждое лето встречались с Кузей в заводском пионерском лагере.

Кузя был непобедимым чемпионом в двух видах «пионерского многоборья» – плевках на дальность и в салочках «пятой точкой». (Последняя дисциплина в оригинале носила, естественно, более короткое название). Странно, но я помню его внешность в мельчайших деталях, даже лучше, чем лица людей, более мне близких. Вот и сейчас он как будто стоит перед глазами – рыжеватый, веснушчатый, нос «уточкой». У него была оригинальная, «футбольная» походка – быстрая, но, поскольку носы его стоп смотрели внутрь, косолапистая. При каждом шаге он слегка приседал, расслабляя колени. Из-за короткой шеи Кузя был сутуловат и такой же невысокий, как и я – одна язвительная девчонка дразнила нас тушканчиками, пока мы ее не отучили.

Вечно улыбающийся и неунывающий Кузя, как настоящий пионер, был «всегда готов» к очередным приключениям. Помню, однажды мы совершили набег на посевы ближайшего колхоза, а потом возвращались по лесной дороге. Приятель мой чистил перочинным ножиком то ли кормовую свёклу, то ли брюкву, собираясь предложить мне попробовать её на вкус. Я по натуре скептик, поэтому засомневался: «Слушай, – говорю, – Кузя, а нам не станет плохо с этой брюквы или, в более благоприятном варианте, свёклы?». Но несокрушимый оптимизм моего друга поколебать было невозможно: «Не боись, как-нибудь пронесёт!». И ведь как в воду глядел: действительно, пронесло… Да ещё как пронесло!

В другой раз я привёз из дома в лагерь поджигу – самодельный самопал. В то время этой небезопасной «игрушкой» увлекались мальчишки определённого возраста. Поджига представляла собой заглушенную с одного конца латунную трубку, пришпандоренную проволокой к деревянной рукоятке. Роль пороха выполняла «сера», соскоблённая со спичечных головок, а пулей служил шарик от подшипника. «Порох» засыпался в ствол, туда же помещались шарик и бумажный пыж.

Какое-то время мы испытывали наше «грозное оружие» в лесу за территорией лагеря, но это было не то: хотелось произвести впечатление на девчонок. У нас хватило ума устроить показательные стрельбы прямо в девичьей спальне, для пущего эффекта проделав всё с предельной неожиданностью. То впечатление, которое нам удалось произвести на наших девчонок после того, как я шоркнул коробком по спичкам, примотанным головками к запальному отверстию, мне не забыть никогда. Грохот выстрела,