Урарту - Андрей Евгеньевич Корбут

и вдруг понимаю: всего того, что меня окружает, в одночасье не станет. Ни неба над головой, я, знаешь ли, подолгу теперь стал смотреть в небо; ни вот этой старой яблони; ни этой скамейки, на которой мы сидим; ни отца, ни братьев, ни моих шумных племянников… Даже тебя не станет!

Пытаюсь надышаться, наглядеться впрок, а знаю, что не получится, что это конец. И ничего не поделать, какие бы жертвы ни принес. И такой меня ужас охватывает, что хоть кричи. И ведь кричу. И всегда почему-то под утро…

Потом думаю: может, все это — расплата. Ведь скольких я убил своими руками…

А обидно-то как, только-только счастье свое нашел, и вдруг помирать…

Ты позаботься об Агаве. Я знаю, ее после моей смерти должны отдать Гиваргису. Прошу тебя, возьми ее в жены. Ты на своем настоять умеешь. Ну а если будет у нее сын от меня, воспитай как своего. Обещай, братец...

Через шесть дней Варды не стало.

11

Лето 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Последняя неделя растянулась для Саси на целую вечность, в которой не осталось ничего, кроме мук, унижений и отчаяния.

Придя в себя, он понял, что связан по рукам и ногам. Его завернули в огромный ковер из тонкой овечьей шерсти и вывезли из города. Кормить пленника не стали, но, чтобы он не умер в пути от жажды, каждое утро поливали водой, как растение.

Так его и доставили в резиденцию Арад-бел-ита. Волоком протащили через длинные коридоры в темницу, там развязали, с глаз сорвали повязку, изо рта вынули тугой кляп, и бросили пленника в каменный мешок.

Здесь Саси наконец вздохнул полной грудью, расправил затекшие руки и ноги. Но больше всего он был рад тому, что мог почесать искусанные насекомыми живот и спину.

Отдыхал он недолго.

Наверху со скрежетом открылась дверь. Послышались шаги. Затем чей-то сиплый голос приказал:

— Эй, там! Вылезай!

Вниз полетела веревочная лестница.

Саси вздрогнул, прижался к стене, как будто это могло его спасти. Замер. Подумал, что по своей воле он ни за что не поднимется.

Его предупредили:

— Не вылезешь сам — поднимем баграми...

Еще и посмеялись:

— Небось видел, как таскают мясные туши?

Он сдался.

Наверху с него сорвали последнюю одежду и заставили помыться — заботливо поставив у ног воду, бросив в чан мочалку, не забыв о мыле. Стражники сидели в сторонке и, посматривая на пленника, его белое, сытое тело, перебрасывались шутками.

Саси не торопился, тщательно намылился, долго тер бока, старательно отворачиваясь от насмешливых взглядов.

Ему дали полчаса.

Затем его бросили на скамью, поставленную под углом в сорок пять градусов, развели руки и ноги цепями в разные стороны и оставили наедине со своим страхом.

Саси провисел так до полуночи, задремал и погрузился в глубокий сон: участвовал в гонках на колесницах, обгонял лидера и приходил к финишу первым.

«Не открывай глаза», — уговаривал он то ли себя, то ли своего любимца, полуторагодовалого огненно-рыжего жеребца Нуску, последнее приобретение в той жизни, где ему было все дозволено.

Такое удовольствие было целовать его, гладить по загривку! Но жеребец отфыркивался, стучал копытом и повизгивал, так, словно рвался овладеть молодой кобылой… От этих звуков Саси и проснулся. С трудом оглянувшись через плечо, он увидел позади себя стражников, державших под узду разгоряченного Нуску, готового к спариванию…

Когда крики Саси преодолели каменные своды, пронеслись по длинным коридорам и витым лестницам и достигли резиденции Арад-бел-ита, принц уже прощался со своим лазутчиком:

— К Зерибни тебе возвращаться опасно. Что тебя ждет дальше дам знать в самое ближайшее время… И последнее… Твою просьбу, мой верный Арица, я исполнил. Признаюсь, я и сам бы не придумал лучшего наказания этому ублюдку за все его преступления.

* * *

В жаркие дни народу на рынке Ниневии было немного. Торговля лучше всего шла в ранние часы — или ближе к вечеру, когда спадал зной. Однако самые ловкие купцы только в полуденное время и открывали свои лавки. Важные особы, сановники и военачальники редко выбирались из дому раньше полудня, к тому же они всегда приходили семьями, с женами и детьми, каждый раз устраивая из этого целое представление собственной состоятельности, красуясь богатыми одеждами, дорогими украшениями. Порой, соревнуясь в щедрости, они могли поднять цену на сущую безделицу, понравившуюся одному и совершенно не нужную другому, до небес, чтобы потом рассказать всем своим друзьям, знакомым, завистникам и недругам о том, что у соседа не хватило ни духа, ни золота побороться за эту вещицу.

Бальтазар же появлялся здесь, прежде всего, для того, чтобы оценить, насколько внутренняя стража справляется с возложенными на нее задачами: нет ли где воровства, не завышает ли кто из торговцев цену товара, много ли недовольных шепчется по углам и нет ли поблизости нищих, дабы они не мозолили глаза царственным особам. Ну а то, что в последнее время его всегда сопровождала молодая жена, — неудивительно. Ведь каких только диковинок, а еще — сладостей и вкусностей не продавалось на этом самом большом в мире рынке!

— Ты только посмотри, какая она замечательная! — Ани подбежала к птичьим клеткам. — Ты еще не слышал, как она поет!

Его жена и сама была похожа на маленького воробышка. Бальтазара переполняло счастье. За год он почувствовал, как за спиной у него вырастают крылья, перестал раздражаться по пустякам и нередко в течение всего дня хотел лишь одного — побыстрее вернуться к домашнему очагу. Но это получалось далеко не всегда: то о нем вспомнит Син-аххе-риб, то потребует к себе наместник, то придет кто-нибудь от Арад-бел-ита, то случится еще что-нибудь.

Может, потому он так и ценил эти короткие часы, когда ему удавалось видеть жену при дневном свете. На рынок они шли всего с двумя-тремя стражниками, но зато с целой свитой слуг, чтобы было кому нести покупки. Ему нравилось баловать любимую.

«Кажется, сегодня в доме появится клетка со щеглом», — усмехнулся своим мыслям Бальтазар.

Ани не торговалась, однако стоило торговцу показать других птиц, засомневалась в своем выборе и стала бросаться от одной клетки к другой.

— Ну кого же мне взять, милый! — почти плача просила она о совете.

— Бери всех, — великодушно ответил муж, понимая, что иначе они будут приходить сюда каждый день.

Один из стражников, сопровождавший начальника в этой полуденной прогулке, наклонился его к уху: