Пловец Снов - Лев А. Наумов

Навальный – это обязательно проект Госдепа или Кремля, но событие, которое требует, чтобы сошлись десятки головокружительных и маловероятных обстоятельств, ты считаешь чистой случайностью. Твой мир замысловат не как чудо, а как мясорубка – много деталек… Кажется, все подогнаны, но ничего хорошего не выйдет, один фарш… в который, поверь мне, обычно перемалывают не самое лучшее мясо.

Борис совсем расстроился. Но огорчился и Горенов: нет, они больше не поймут друг друга. Никогда? Может, и никогда… Он вскочил, подошёл к окну, открыл форточку и закурил.

– Гоша, не надо, – Надя вступилась за гостя, но Георгий принял это на свой счёт.

– Давай я сам буду решать, где курить в моём доме?

– Боренька, а что это за книга будет? Роман?

– Нет, биография одного художника, умершего десять лет назад довольно молодым. Нон-фикшн. Впрочем, сейчас такие книги всё меньше отличаются от романов… Вокруг путаница, ничего не понятно. Заходишь в книжный, читаешь на корешке: «Борис Гройс Александр Дейнека». Кто здесь герой? Кто автор? Кто о ком написал? Кто важнее для этого текста? Благодаря кому он появился? Всё перемешалось.

Он с тоской посмотрел на Горенова. Похоже, ему тоже хотелось закурить, но что-то мешало попросить сигарету.

– Знаешь, Надя, я несколько раз ездил к нему домой… К семье своего художника. Как-то мы с ними сошлись, подружились, начали общаться, причём не только по поводу книги… И я понял, что, наверное, он бы очень хотел оказаться на моём месте. Это так странно… Я прихожу в его дом. Мне дают надевать его халат после душа. Я вижу его маму, читающую в кресле. Он бы тоже наверняка хотел видеть свою маму, а не лежать в земле. И Дейнека бы хотел быть Гройсом… Хотя бы потому, что он живой… Эти люди становятся нашими героями, но обязательно ненавидели бы нас, если бы не умерли. Завидовали бы, если бы могли. Малоприятная работа… И не только поэтому. Живописец, о котором я пишу, скончался от… страшной болезни. Даже называть не хочу, но ты понимаешь… – Надя кивнула. – И вот я изо дня в день вынужден перемалывать в тексте его диагнозы, описывать, как ему становилось хуже, искать причины и следствия, не медицинские, а творческие. Иными словами, я копался в том, как человек умирал.

– Боренька, – она погладила его руку, – от этого уходят миллионы. Так же нельзя, ты себя изводишь.

– Когда пишешь, всегда становишься на их место. Потому вся жизнь у меня начала вертеться вокруг смерти, вокруг этого чудовищного диагноза. Словно в доме повешенного все устроились работать на верёвочную фабрику… или на мыловарню.

Георгий затаил дыхание. Можно ли курить, затаив дыхание? Вопрос не в том. Он был потрясён. Как Надежде это удалось? Как она его разговорила? За давностью лет Горенов уже позабыл, когда друг в прошлый рассказывал ему что-то подобное о работе. Более того, казалось, будто жене крайне интересно. Почему она внимала ему так, как никогда не слушала своего мужа? Может, ей просто жалко Бориса? Хорошее объяснение, убедительное.

– Боренька, а ведь для того, чтобы писать такие тексты… исторические, биографические, нужно опираться на какие-то материалы, верно? Нужны документы, доступ к архивам…

– Конечно. Приходится отправлять запросы в разные инстанции. Но, знаешь… Верный признак: если ты пишешь «правильную», «настоящую» книгу, то необходимые бумаги тебя не дожидаются. Они погибают раньше, – Борис внимательно посмотрел на Георгия. Одному показалось, что это был многозначительный и торжественный взгляд профессионального превосходства. Другой же ждал милости одобрения и понимания. – Обычно лет за пять до того, как приходит твой запрос, в организации обязательно что-то случается. Если архив в Петербурге, то скорее всего – потоп. Если в Москве, то пожар. В каждом городе свои традиции.

А хорошо, пусть Надя слушает. Авось это поможет ей что-то понять. Понять Горенова в конечном итоге…

– Расскажи ей про Марину Влади, – попросил Георгий, напомнив об одной из своих любимых Бориных историй.

– Да… – гость воодушевился. – В такой работе действительно важны не только документы, но и живые воспоминания людей. Беседуешь с очевидцами, собираешь по крупицам мемуары. Мне для одной книги нужно было узнать, что помнит Марина Влади.

– Ух ты! – восхитилась Надежда и с восторгом посмотрела сначала на Бориса, потом на Горенова, потом опять на Бориса.

– Да… Она любезно согласилась, но захотела общаться письменно. Причём не по электронной почте, а по обычной. Хорошо, спешки не было, и на самом деле мне так только лучше. Я отправил ей вопросы, их получилось довольно много. Марина сразу ответила, что придётся подождать: «…Вы хотите, чтобы я вам целую книгу написала!» Ударение она не поставила, потому мой взгляд сразу выхватил из письма слово «целу́ю». Остальное уже не имело значения. С тех пор я считаю себя поцелованным ею.

Надя расхохоталась.

– Я тоже хочу чмокнуть того, кого целовала Марина Влади! – она схватила гостя за шею и притянула к себе.

Лена, улыбаясь, отвела глаза. Георгий отлично помнил, что Боря жил тогда не один. У него была какая-то женщина… Едва ли не невеста. Кажется, по имени Оля. Она особо звонко смеялась над этой историей и повторяла, что увела мужчину у жены Высоцкого. Света и обаяния этой без преувеличения великой актрисы хватало на всех.

– Боренька, а как ты считаешь, женщина может стать великим писателем?.. Вот он, – Надя указала на Горенова, – всегда мне говорил, что нет.

– Кончай свои феминистские происки, – Георгий шутливо поморщился. – Из этого вовсе не следует, будто вы хуже. Наоборот, женщины значительно лучше, в том числе и потому, что не могут или не станут всерьёз заниматься литературой… И ещё потому, что куда реже плюют под ноги на улицах города, правда?

Он вернулся к столу и вновь наполнил рюмки.

– Не знаю… – покачал головой Борис. Было неловко отвечать, ведь что ни скажи, кто-нибудь из Гореновых обидится.

– Однако результаты Нобелевской премии заставляют задуматься… – наседал хозяин. – История литературы началась задолго до Сельмы Лагерлёф.

– Можно подумать, эта премия такая уж правильная… и непредвзятая… – фыркнула Надя.

– Вот-вот, – неожиданно согласился муж. – Она же шведская писательница, и премия шведская.

– Литература вообще началась задолго до Нобелевской премии, – пожал плечами гость.

– Тут дело даже не в том, – начал рассуждать Георгий, покачав головой – а в самой природе пола. У меня есть знакомая – неплохая, должен признать, писательница. Сотрудничала с крупным издательством, которое выпустило множество её книг, снискавших определённую известность и круг читателей. А потом кто-то из главных возьми да и скажи ей, что она должна с ним спать. Что всё это было только ради