Пловец Снов - Лев А. Наумов

class="p1">Миша умер очень быстро, но после этого началось самое поразительное. Как у востребованного писателя, у него остались незакрытые обязательства, контракты на тексты и переводы, которыми он тоже занимался с огромным успехом. Об этом узнал один из его одноклассников, не имевший прежде никакого отношения к литературе. Однако для него почему-то стало важным доделать то, что не успел покойный. Как так могло быть? Загадка. Но сейчас этот человек сам – довольно известный поэт и переводчик. Другой Мишин приятель, также далёкий от словесности, решил написать за него обещанный текст. До сих пор он продолжает публиковаться в толстых журналах. Были и ещё два таких случая.

Борис и Георгий этого тоже никогда не проговаривали вслух, но оба понимали, что их друг сделал невозможное. Его дар перешагнул смерть, найдя свой приют в четырёх каплях моря. Горенов встречался с троими из них. Усаживал перед собой, поил водкой и расспрашивал. Все они были предельно искренними, ведь он, вероятно, казался им чуть ли не апостолом их веры. Каждый говорил, о том, как часто его посещают мысли вроде: а что бы Миша на это сказал? Как бы он перевёл? Какое слово бы подобрал? Что бы посоветовал? Рассмеялся бы над шуткой или нет? Покойный друг реально жил в них, если только слово «реально» применимо к этой ситуации. Георгий восхищался, но сам не мог понять, завидует ли.

Со временем на барахолках и интернет-аукционах стали появляться книги с его автографами, подписанные по случаю, украденные, подаренные, забытые, проданные, возникшие из ниоткуда… Выяснилось, что Мишины случайные подписи и пустые слова вроде «дружески» стоили не так уж дёшево. Когда буквы согласны менять на реальные деньги, это выглядит убедительно. Вне всяких сомнений, он был оценён и востребован. Горенову мерещилось, словно знак качества получило их общее прошлое. У него дома – наверняка у Бориса тоже – валялось множество почеркушек старого друга. Был и листок, на котором запечатлелась их партия в морской бой. Подобная ерунда вдруг обретала не только смысл, а чуть ли не историческое значение… и цену.

Мишу вспоминали молча. Затихла и Лена, в памяти которой он практически не был запечатлён. Говорить за общим столом после этого стало уже трудно. Вечер начал сходить на нет, а компания вскоре разделилась на пары. Борис с младшей Гореновой болтали в комнате. Георгий же носил грязные тарелки и бокалы Наде на кухню.

– Сам мыть посуду так и не начал? – усмехнулась она.

«Сом сам – это такой азиатский суп, наверное», – подумал он.

– А если бы Ленка не приехала?

– Видишь ли, когда мы жили вместе, я настойчиво просил тебя хотя бы попытаться понять, что я ненавижу мыть посуду…

– А я, можно подумать, обожаю!

– Не перебивай, пожалуйста, – Горенов пока мог сохранять спокойствие, поскольку тоже соскучился и был немного пьян. – Тебе это, очевидно, не так противно, как мне.

– Гоша, – Надя вынула руки из раковины, – если я тоже не буду её мыть, то никто не будет, ты это понимаешь?!

Георгий громко выдохнул.

– Суть не в этом…

– У тебя всегда суть в чём-то другом!

– Да! Представь, она вовсе не в тарелках. Я просто хотел уяснить, слышишь ты меня или нет. Способен ли я тебя хоть в чём-то убедить? Например, в том, что ненавижу мыть посуду. Незатейливая, казалось бы, мысль! Тогда я бы поверил, что ты ценишь мою работу и не хочешь ей мешать. Что мои тексты для тебя что-то значат…

Надя бросила на него свой обычный усталый скептический взгляд, который Горенов так и не смог забыть, после чего снова повернулась к раковине. Он продолжал.

– …Что тебе есть дело до моих букв, и ты признаёшь важность моего труда. Именно потому я просил тебя мыть посуду самой, создавая у меня иллюзию, будто ты всё понимаешь…

– «Моих»… «моего»… «меня»… – за спиной Горенова возник покачивающийся Борис. – Скажи, только мытьё посуды создаёт у тебя ощущение собственного величия? То есть «не мытьё». Нет, ну действительно, ты всё так красиво излагаешь… Ты всегда красиво говоришь… Но Гоша, где те великие романы, которые позволяют тебе вести себя подобным образом?!

Надежда побледнела и быстро встала между ними.

– Сомик, не волнуйся я всё помою. Боренька, тебе пора, иди. Иди, пожалуйста.

– Пошёл вон отсюда! – проскрежетал Горенов, словно тяжёлый состав на тормозном ходу. – Надежда, оставь посуду, я вымою сам.

Она рванулась к раковине.

– Я-то уйду… Но вот ты говоришь, «переписка со Сталиным». Горенов, ты с ума сошёл? Или белены объелся? Да что бы ты ему написал?! Что бы ты вообще мог сделать такого, чтобы он хоть одну твою депешу в руки взял?! Чтобы ему конверт принесли с твоей несчастной фамилией?! Ты – Горький? Ты – Булгаков?

– Боря, уйди, видеть тебя больше не хочу, – ответил Георгий мягко, но с нотой бессилия. Очевидно, следовало дать гостю по морде, но Горенов понимал, что не станет бить старого друга.

«Видеть больше не хочу»… Миша бы точно пошутил об этом. Дескать, после такого пожелания можно и ослепнуть.

– Чего вы так кричите? – на шум подошла Лена.

– Леночка, проводи, пожалуйста, Бореньку, – пролепетала Надежда, не переставая торопливо мыть посуду, – и закрой дверь на кухню.

Дочь увела гостя. Из коридора доносились шорохи и шёпот. Оставшиеся супруги или не супруги ждали, когда, наконец, щёлкнет замок.

– Зачем он вообще приходил? – спросила Надя, как только раздался вожделенный звук.

– Денег хотел занять… – Георгий выдохнул и сел на табурет. – Скажи, пожалуйста, ты меня слышала? Я же просил оставить посуду. Помою сам. Мыл же, пока Ленка не приехала.

– Он ушёл, Сом, успокойся. Некого убеждать…

В течение нескольких минут Истина второй раз вылезла из колодца и посмотрела ему в лицо взглядом Медузы. Горенов, отведи глаза! Он уставился в матово-зеркальную дверцу кухонного шкафа, в которой едва угадывался Надин силуэт.

– Я недавно видел фильм… Байопик про одного известного американского писателя. Плохой фильм, пустой. Режиссёр вообще не понимал, о чём рассказывает. Но фокус в том, что каждый герой на экране всё равно смыслил в литературе больше, чем ты.

– А я знаешь чему рада? Тому, что могу больше никогда не смотреть фильмов про писателей. Не интересно… И не нужно…

Они беседовали удивительно спокойно. Посуда, наконец, была домыта.

– Не интересно? А как же «Боренька», «Боренька»… – передразнил Георгий.

– Ну, кто-то же в этом доме должен был проявлять любезность.

– Сом, что тут у вас произошло? – ворвалась в кухню Лена.

Больше всего на свете Горенов не любил врать дочери. Даже не так: с раннего детства он