Шарль Перро - Сергей Бойко

1658 год

История не поскупилась на контрасты, столкнув этих двух людей — Николя Фуке и Жана Батиста Кольбера. Оба они умели и любили работать, но если Кольбер брал педантичностью, феноменальной работоспособностью, то Фуке больше полагался на интуицию и мог позволить себе временами расслабиться. Кольбера немыслимо было обвинить в том, что вместо него делами вершат его заместители. А про Фуке такое рассказывали. Зато мог ли грубоватый тугодум Кольбер состязаться в обаянии с блистательным, галантным сюринтендантом? Как-никак Фуке был уже дворянином в третьем поколении и обладал безукоризненными светскими манерами. Но не только в манерах было дело. Фуке имел достаточно душевной щедрости, чтобы привлечь настоящих, искренних друзей, таких, например, как великий поэт Жан Лафонтен. Они будут самоотверженно хлопотать за него после его ареста.

Эти два человека, два непримиримых врага, были людьми с разными жизненными установками. Кольбер видел залог успеха в служении патрону, в умении завоевать его абсолютное доверие и право распоряжаться от его имени. Подъем к вершине власти был сменой патронов: Летелье — Мазарини — Людовик. Фуке, напротив, надеялся, что его деньги, способности, обаяние заставят вышестоящих считаться с ним как с независимой личностью. Фуке отличала впечатлительность, подчас он наивно переоценивал свои возможности, отчего в конечном счете и проиграл.

Три года назад Кольбер купил должность королевского секретаря и стал дворянином. Испытавший свои способности в управлении огромным хозяйством кардинала, он стремится найти им применение в масштабах всей страны — лучше всего в верхах финансового ведомства. Но место сюринтенданта финансов было занято умным и честолюбивым Николя Фуке. С ним Кольбер и повел борьбу не на жизнь, а на смерть.

А король решительно сражался с активными участниками Фронды: напуганный фрондерами в детстве, он всю жизнь боялся ее повторения. 13 января был казнен руководитель мятежных дворян, требовавших ограничения абсолютизма и созыва Генеральных штатов, Боннесон. Вместе с ним казнили и нескольких его приверженцев. Фронда истекала кровью.

Шарль с братьями Жаном и Пьером присутствовал на этой казни. Он видел, как два палача в красных колпаках и кафтанах не торопясь прошествовали к помосту. Один из палачей взялся за колесо, повернул его, и оно пронзительно завизжало. Толпа встретила этот визг веселым смехом, будто ей показали новый, очень занятный фокус. Кто-то пустил по рукам кувшин с вином, и его под дружные рукоплескания торжественно поднесли палачам. А потом на площадь въехали телеги, на которых привезли осужденных — еще сравнительно молодых людей. Боннесон с красивым нервным лицом плакал, не вытирая слез, другие обреченно озирались.

Шарль не любил бывать на Гревской площади. Ему казалось, что вся она пропитана кровью. Высокие дома, ограничивающие Гревскую площадь, фиолетово-серыми очертаниями вырисовывались на молочно-белом фоне неба, окутанного облаками. Холодные тени домов тянулись до середины площади, достигая зловещего дощатого помоста. На два-три фута выше человеческого роста, он весь был в кроваво-черных пятнах. В окнах окружающих домов виднелись головы зрителей, с нетерпением ожидавших начала представления. Из слухового окошка той самой угловой башни, откуда, по преданию, Маргарита смотрела на казнь Ла Моля и Коконаса, выглянула морщинистая старуха. На каменный крест, стоявший у спуска к реке, с большим трудом взобрался какой-то подросток и повис на нем, перекинув руки через поперечину.

…Вскоре все было кончено. Быстрее, чем хотелось толпе.

Но она еще долго не расходилась, обсуждая работу палачей. И почти никто не задумывался над несчастной судьбой молодых и красивых мужчин, которые при более удачном стечении обстоятельств могли бы принести немалую пользу отечеству. Именно об этом Шарль и сказал братьям. И они согласились с ним.

После казни горожане вернулись к будничным делам: кто в свою лавчонку, кто в кузню, кто в мясной ряд, кто в огород. Вернулись со странным спокойствием людей, для которых смерть ближнего лишь обыденное зрелище. Ибо в те времена, когда большинство детей умирало в младенчестве, а половина женщин — при родах, когда эпидемия уничтожала поголовно все взрослое население, когда редкая рана заживала и ни один шрам не зарубцовывался окончательно, когда церковь поучала свою паству непрестанно думать о смерти, а на надгробных памятниках изображались трупы, поедаемые червями, мысль о смерти была привычной, будничной, естественной; зрелище человека, испускающего дух, не было тогда, как для нас сегодня, трагическим напоминанием об общем уделе всего живого.

Позднее, когда Шарль получит большую власть, он убедит Кольбера ограничить число казней — хотя бы за счет «колдунов» и «ведьм».

Той же весной возобновились военные действия против Испании. В этой войне гибли люди, раненые стонали от боли, совершались подвиги и предательства, а в Париже едва ли не каждый день шли великолепные гулянья.

Труппа Мольера впервые выступила в Лувре перед королем. Была показана пьеса «Влюбленный доктор». С Мольером судьба сведет Шарля на долгие годы. Отношения их будут сложными, но Шарль ценил и понимал этого талантливого человека, который подарил Франции первую национальную комедию.

Большую часть времени Шарль проводит в Вири. В «Мемуарах» он напишет:

«…Я был счастлив находиться среди стольких чудесных книг! Я также начал слагать стихи, и „Портрет Ирис“ практически был моим первым произведением. Я не добился ничего выдающегося в этом жанре: ведь действительно, когда имеешь природную склонность, то и вначале получается так же хорошо, как и впоследствии, а различие состоит лишь во все большей легкости сочинения, приобретаемой со временем, то есть добиваешься того, что за неделю делаешь больше, чем раньше за два месяца. Я написал „Портрет Ирис“ в Вири и никогда не находил его настолько хорошим, как его почитали в свете, когда он появился в печати. К нам в Вири приехал господин Кино; я прочел ему это произведение, а поскольку оно ему очень понравилось, я подарил ему копию. Вернувшись в Париж, он показал его одной юной особе, в которую был влюблен и которая решила, что он сочинил это для нее. Ему было на руку оставить ее в этом заблуждении, и он не посчитал нужным разубедить ее, так что „Портрет“ обошел весь Париж под именем Кино. Мне тоже рассказали о нем; я ответил, что тоже написал „Портрет“ с тем же именем Ирис, и как только произнес первые строчки, все с удивлением обнаружили, что это и есть те самые стихи. Мне поверили на слово, а Кино оказался в затруднительном положении. Однако когда он откровенно признался, что то, что его признали автором этой пьесы, послужило на благо его сердечным делам, то это не нанесло ему никакого ущерба в обществе».