Воспоминания и мысли - Жозефина Батлер

подобно морскому приливу, быстро прибывающему. Он станет больше и сильнее, он все будет увеличиваться, пока наконец система узаконенной проституции не будет уничтожена и законы страны не станут выражением национальной совести»…

По возвращении с Женевского конгресса в 1877 г. мы нашли Гаррисона в сборах к отъезду в Америку. Этот приезд его в Англию был последним. Он должен был сесть на пароход в Ливерпуле, где мы тогда жили. Мы устроили у себя прощальный вечер, во время которого Гаррисону был поднесен адрес с большим числом подписей. Этот вечер никогда не изгладится из моей памяти. Когда Гаррисон вошел к нам в дом, то остановился у дверей, где мы с мужем ждали его, чтобы приветствовать, и сказал: «Мир дому сему и всем обитателям его». Это было сказано совершенно просто и служило лишь естественным выражением его чувств; в тоне его не было и тени покровительства или благосклонной снисходительности, речь его и манера держать себя носили отпечаток полнейшей непринужденности. Язык Св. Писания был ему настолько обычен, что, говоря о великой борьбе за справедливость, он постоянно прибегал к нему как наиболее верно выражавшему его мысль.

Надо заметить, что в крупных конфликтах в области нравственности люди различных убеждений и вероисповеданий охотно употребляют слова пророков Ветхого Завета и самого Иисуса Христа; они инстинктивно чувствуют, что это самый подходящий способ выражения для глубоких движений человеческого сердца в той жестокой борьбе, которая возникает между добром и злом.

Во время этого посещения Гаррисона мы все были поражены его крайней чувствительностью. В нем не было ничего грубого, что обыкновенно бывает у сильных борцов, отдающих все свои силы на то, чтобы сломить и уничтожить зло. Самая внешность его отличалась удивительной нежностью. Он принадлежал, по-видимому, к натурам чувствительным и отзывчивым. Гаррисон несколько волновался при мысли, что ему надо обратиться с речью к собравшимся у нас в доме друзьям, и рука его дрожала, когда он принимал поднесенный ему адрес. А между тем это был человек, который годы и годы выдерживал яростные нападки и ненависть толпы. Однажды его схватили, таскали с веревкой на шее по улицам Бостона, толкали, били, осыпали ругательствами и проклятьями, на него со всех сторон сыпались угрозы, а он шёл покойно навстречу опасности. Во время этой ужасной сцены его молодая жена, одушевленная теми же стремлениями, что и он, стояла у окна и кричала, обращаясь к толпе: «Мой муж никогда не откажется от своих принципов, никогда!»

Господу угодно выбирать иногда орудиями борьбы людей нежных и чувствительных, порою даже слабых до того, что с ними делается нервная дрожь при встрече с грубой силой, но они всегда стойки в своей решимости не уступать врагу; между тем люди эти доступны самым нежным человеческим чувствам. Они тверды, как сталь, и верны до конца, несмотря на все преследования и испытания.

«Правда, которую мы смело провозглашаем, – сказал Гаррисон, – неощутима, но она вполне реальна, грубая сила не может устоять против нее, ее не поразишь мечом и не купишь ценой золота.

Правду не заглушат оскорбления и клевета, не заглушат яростные речи и остальные рассуждения, она сильнее смерти, она будет существовать, когда наши голоса уже давно умолкнут»…

Я совершенно согласна со словами Гаррисона, над которыми много думала. Вот они: «Наша обязанность состоит в том, чтобы не давать покоя и отдыха защитникам невольничества, надо постоянно напоминать им об их грехах и показывать все безумие их преступления».

Как-то после одной из пламенных речей Гаррисона, когда кто-то восторгался при нем его поразительным голосом, он сказал: «Я желал бы, чтобы мой голос мог разбудить мертвых и заставил бы сойти с пьедесталов все статуи, находящиеся в этом зале». (Storm Bell. May 1899).

Свет и тьма

Саул Соломон был министром-президентом Капской колонии. Он провел много хороших реформ и был всегда защитником слабых и в полном смысле слова другом населения Южной Африки, которое платило ему доверием и любовью.

Имя его указывает на еврейское происхождение. Вайтир, давая описание одного американского сенатора первых времен Северо-Американской республики, говорит: «Некоторые избиратели послали в Сенат мудрость и милосердие, воплощенные в лице Авраама Давенпорта. Это вполне применимо к Саулу Соломону, так как между министрами президентами наших колоний не было лучшего представителя “мудрости и милосердия”».

У меня мало личных воспоминаний о Сауле Соломоне, но они прекрасно сохранились в моей памяти. Я начала с ним переписку во время его борьбы против введения в Капской колонии системы «регламентации», которая была более или менее тайно навязана населению в некоторых Британских владениях до и после 1869 года. В это именно время система вошла уже в силу в Англии.

С самого начала Саул Соломон был ярым противником этой страшной несправедливости, он страдал душой и считал систему регламентации в числе величайших несправедливостей и жесточайших тираний, изобретенных в новейшее время. Письма Соломона не имели того формального и сухого тона, каким вообще отличаются письма государственных деятелей и чиновников; в них чувствовалось человеческое сердце, а также стремление к идеалу и строгая чистота служителя Божия. Он был действительно, истинный христианин. Непоколебимое чувство справедливости и долга соединялось у него с крайне добрым сердцем.

Его слабое здоровье и постоянные страдания привели к тому, что он пожелал сложить с себя ответственность и тяжелые обязанности, сопряженные с занимаемым им местом, но правительство не скоро удовлетворило его желание…

Незадолго до окончания своей общественной карьеры Саул Соломон приехал в Англию. Мой муж и я получили приглашение посетить его в Лондоне. Свидание это глубоко нас тронуло, мы оба были охвачены чувством жалости, а также удивления по отношению к этому человеку. Читатели мои будут крайне поражены описанием наружности Соломона, как была поражена и я, когда увидела в первый раз этого знаменитого государственного деятеля. Дело в том, что Саул Соломон был крохотного роста. Казалось, ребенок вошел в комнату, чтобы приветствовать нас. Странный контраст был между этим крошечным телом и лицом человека зрелых лет. Милая улыбка, освещавшая его черты, не могла скрыть отпечатка, наложенного физическими и нравственными, страданиями, которые он переносил терпеливо и мужественно.

Саула Соломона сопровождал, как всегда, его верный слуга, типичный зулус, гибкий и ловкий, как пантера; тело его было темного цвета, красивого оттенка, что присуще его расе, тонкий, стройный, изящный стан напоминал греческую статую, но еще лучше было лицо, с выражением ума и доброты. Зулус нежно любил своего господина, а также и Господина всех господ: он был христианин. Он помог Соломону сесть на низкий стул, а сам удалился.

В нашей беседе речь шла не только об аболиционизме, которого Соломон был главной поддержкой в наших колониях, мы говорили о многих других вопросах, имевших важное и неотложное значение. Живой интерес, который возбуждал его