Пращуры русичей - Сергей Жоголь

7

Корабль стоял на вбитых в грунт деревянных сваях, посреди небольшого углубления у самого берега. Киль судна был врыт в землю, а каменная насыпь с обеих сторон держала корпус парусника, словно огромные монолитные тиски. Создавалось впечатление, что корабль плывет по суше так, как он когда-то бороздил просторы бескрайних северных морей. Не обычная рыбацкая лодка, не тяжелый торговый кнорр, а настоящий боевой драккар, длинный и узкий, с драконьей мордой, украшающей нос судна, с прокопчёнными низкими бортами, почерневшими от въевшейся в них смолы.

Толпа становилась всё больше и больше. Многочисленные трели-рабы подтаскивали к кораблю вязанки дров и тюки с соломой промасленной жирным, пахучим составом. Даньша стоял среди воинов, рядом с Лейвом, искоса поглядывая на снующих вокруг варягов.

– Удивительная штука судьба, – рассуждал бывший трель. – Два дня назад, Лейв, закованный в колодки, готовился встретить смерть, а сегодня вот он, стоит среди победителей, как ни в чём, ни бывало, одет в добротные одежды, и опоясан мечом.

Тот раненый, которого Даньша принял за заезжего купчину в самом деле оказался новгородцем, посланцем князя Гостомысла, и именно по его просьбе Лейв из разряда пленников, перекочевал в свободные люди, и стал чуть ли не советником при вожаке руссов. Но и сам Лейв, поступил благородно. Ведь именно благодаря его просьбе Даньшу освободили из плена.

Парень переминался с ноги на ногу, и кутался в свой тулуп, сырость и холод вызывали озноб. Снег и дождь падали на непокрытую голову Даньши, и он то и дело стирал с лица холодную влагу. Вдруг все, словно по волшебству замерли, и мощный рёв труб, раскатившийся многоголосым эхом по всей округе, возвестил о начале ритуала. От резкого звука Даньша напрягся, скривил лицо, борясь с сильным желанием заткнуть уши. Гусли, дудки и бубны, различные трещотки, вторили гласу труб, создавая невыносимый шум.

– Несут, несут, – послышалось со всех сторон. Толпа зашевелилась, отпрянула, пропуская вперёд кортеж с телом покойника.

– Кто ж он такой то? – дёрнув того за рукав, прокричал в ухо Лейву Даньша. – Что для него такие торжества затеяли.

– Конунг это нурманский, самый большой князь по-нашему, – не поворачивая головы, пробормотал Лейв, – родич он вождю варяжскому.

Новые завывания труб, помешали продолжить фразу. Даньша вытянул шею изо всех сил и увидел, как воины на специальных носилках внесли мертвеца на корабль по приставленному к борту трапу. Тело покойного конунга поместили на корме, под углом, словно бы давая ему возможность смотреть вперёд. Вслед за первой группой носильщиков появились новые. Семерых павших в бою варягов и посола новгородца, благодаря которому Даньша с Лейвом обрели свободу, провожали воины в их последний путь.

Новых покойников положили в ноги к павшему конунгу. Трубы умолкли, на мгновение воцарилась гробовая тишина. Из толпы воинов вышел старец в длинном одеянии. Он отличался от остальных варягов, как лицом, так и одеждой.

– Жрец это, – пробормотал кто-то из стоящих за спиной, Даньша поёжился.

Старец, в длинном одеянии из шкур, с посохом, украшенным побрякушками из черепков и перьев, затянул длинную речь, из которой Даньша ни понял ни слова, грубый голос старца напоминал карканье ворона. Знавший древнегерманский Лейв понимал всё, но Даньша не стал требовать разъяснений, ведь всё и так было ясно без слов, говоривший воспевал подвиги героев, провожая их в далёкий загробный мир. Несколько участников погребения внесли на борт оружие и утварь, горшки с зерном, и готовые хлеба, какие-то драгоценности, бочонки с медами и брагой, одним словом всё, что должно было послужить умершим в их дальней дороге в загробные миры.

Жрецу принесли жертвенных животных, собаку и петуха, подвели молодого и статного жеребца. В считанные мгновения жертвенный нож жреца сделал своё дело. Когда с невинными тварями было покончено, двое бывалых рубак из числа нурманов огромными топорами изрубили туши животных на куски и бросили их на палубу драккара. Всё это происходило под всё те же звуки труб и заунывные песни плакальщиц из числа пленниц, пригнанных варягами к месту погребения.

Кто-то промелькнул пред глазами и на мгновение Даньша потерял пленниц из виду. От кучки женщин отделилась укутанная в плащ фигура.

– Кто это? – прошептал Даньша в самое ухо Лейву, не удержавшись.

– Это новая служанка конунга, она будет сопровождать его по дороге в Вальхаллу.

– С ней поступят так же, как и с животными?

– Её удушат, – равнодушно заявил кто-то из стоящих поблизости.

– Говорят ваш конунг пообещал её детям жизнь и свободу, если она добровольно взойдёт на жертвенный огонь, – почёсывая бороду прорычал здоровенный нурман, обращаясь к говорившему. – Я слышал, эта тир60 очень хороша, так, что нашему старику-конунгу можно сказать повезло, – и здоровяк рассмеялся собственной шутке.

В этот момент женщина откинула капюшон и подошла к жрецу. Она стояла с гордо поднятой головой и смотрела на собравшуюся толпу надменным, твердым взглядом. Даньша от удивления охнул.

– Да ведь это же… – оглушительный рёв помешал парню договорить.

В несчастной Даньша узнал бывшую хозяйку, жену погибшего ярла – Вандис.

Под звуки труб, сопровождаемая жрецом, новоиспечённая тир, взошла на палубу, корабля.

– Вот такая штука судьба, вчера жена воина, сегодня лишь несчастная жертва для жадных до крови варяжских богов, – заявил с сожалением Лейв, поглядывая на бывшую хозяйку, а ведь ей я тоже обязан жизнью.

Даньша лишь опустил голову. Бывший датский викинг, повторил его недавние мысли. Вот и он, Даньша, недавний трель, потом пленник, а сегодня уже снова свободный человек. Юноша провёл рукой по горлу, тугой ошейник больше не сжимал ему шею.

Погребальный огонь разгорался медленно, разнося густые клубы дыма. Несмотря на обилие сухих дров и горючего жира, с неба падала влага и мешала пламени разгореться, но всё же, спустя некоторое время, красные языки охватили корабль и всё, что было на нём, Даньшу обдало жаром.

– Что же случится завтра, как снова судьба пошутит над нами?

Пламя поднялось до небес, прислуга готовила столы для предстоящей стравы61. Воины русы, воины нурманы и новгородский посол Гончак сегодня покидали этот мир, следуя каждый в свой загробный мир, тот в который он верил при жизни. Кто-то из певцов затянул протяжную песню:

Кукушка, ты вещая птаха богов,Скажи, где меня похоронят,Засыплют землёй, иль над жаром костров,Мой прах злые ветры разгонят.Ирей и Вальхалла, желанный уделК которому, я устремляюсь.И сколько б ни жил я, и песен ни пел,Я вновь пред богами склоняюсь.Курганная насыпь, божественный холм,И тризны блаженные плясы,Ладья, покачнулась, от трепета волн,Проснулись могучие «асы62».Фрейер или Один, Перун и Велес63,Варяжские главные боги,В Вальхаллу, и в Ирея девственный лес,Откроют героям дороги.Вот пламя упало, на трепетный шёлк,Покрывший броню боевую,Костёр закусил его, будто бы волк,Распробовал плоть неживую.Огонь пожирает телеса его,Дымы вознеслись над волнами,Мгновенье, и, более нет ничего,Лишь память о нём будет с нами.Хороним героев, хороним вождя,Дружина их в путь провожает,Упали на уголья капли дождя,Бессмертье героев встречает.

Книга третья

Русь идёт

Глава первая. Чужаки

1

Впервые, за последние месяцы, ему удалось оторваться от дел и выехать за город. О том, что бы навестить семью, оставленную в Изборске, он теперь только мечтал. Бывший воевода и представить себе не мог, что, став новгородским посадником, наживёт кучу болезней, станет нервным и раздражительным. Будучи воеводой Изборска, Елага занимался содержанием и обеспечением местной дружины, безопасностью городка, и прилегающих к нему земель. Став посадником Новгородским, он столкнулся с множеством прочих проблем и забот, которые, как выяснилось, оказались для него непосильной ношей. С утра до ночи приходилось выслушивать вечно ворчливых и всем недовольных горожан. То мужики из за клочка земли полаются, где чей надел, да кто им по праву владеть должен, то купцы местные с гостями заморскими в цене на товар не сойдутся. Так не говорят, а всё орут, того и гляди, как бы за ножи да топоры не схватились. Любит люд новгородский погалдеть да поспорить, а дай мужикам волю, так они и силушку в ход пустить готовы. Ни один вопрос, ни один суд без посадника не обходится, а коль уж судить да рядить, так по справедливости надобно, а не как придётся. А как по справедливости, так ведь всем и не угодишь. Те, кого обделил, глядишь, и обиду затаить могут, потом ходят злобу в сердце носят. А Елага, хоть и воин от роду, суров да беспощаден в боях, а в жизни то совсем не таков. Большое сердце у нового посадника, большое и доброе. Трудно ему, когда люди про него злое наговаривают, от того и хмурый он вечно, не по нему такая жизнь.