Сократ - Йозеф Томан

Критон положил Антисфену руку на плечо:

- Как мрачно смотришь ты на жизнь! Быть может, потому, что родился в недоброе время. Мы, знававшие лучшие времена, верим, что они вернутся. Нам необходим мир! Война превращает людей в негодяев.

Алкивиад вспыхнул, стукнул по столу:

- Не всякая война, Критон! Но - война, скверно ведомая и растянутая до бесконечности. И в этом виноват Клеонт!

Под платаном воцарилась напряженная тишина.

Первым ее нарушил Сократ:

- Афинский народ заслуживает лучшего вождя. И, рукоплеща Аристофановым "Всадникам", он тем самым требует нового правителя, рачительного хозяина и стратега.

Симон, который, как всегда, обслуживал трапезу, споткнулся о какой-то предмет возле мраморной глыбы, заросшей плющом. Поднял этот предмет оказалось, заржавленный резец скульптора. Узнав резец, Симон попытался спрятать его, но Сократ уже заметил.

- Что ты нашел, Симон?

- Да так, резец... Весь ржавый... Резец твоего отца.

- Постой! Покажи-ка...

Удивленно смотрели все на Симона - отчего у него такое испуганное лицо? А он бормотал:

- Да говорю же - ржавый... никуда не годный...

- Дай сюда!

Симон неохотно подал. Сократ внимательно разглядел инструмент.

- Зачем ты лжешь, Симон? Не видишь мой знак? Ты ведь отлично его знаешь. Мой это резец.

Повертев инструмент в руках, Сократ зашвырнул его подальше, в мусор под стеной.

Заговорил Антисфен:

- Ты, Критон, упрекнул меня за мрачный взгляд на жизнь. Говоришь - вы, старшие, верите, что вернутся лучшие времена. А вот Сократ, который дольше всех нас жил в эти счастливые годы, не верит в их возвращение!

- Я не верю?! - изумился Сократ. - Я?!

- Конечно, - ответил Антисфен. - Не веришь, что опять начнут строить какие-нибудь новые Пропилеи, не веришь, что тебе понадобится резец для каких-нибудь новых Харит!

- Все время, что мы сидим сегодня за ужином, - молвил Сократ, - не я вас, а вы меня поучаете. И теперь, вижу, не один Антисфен - все вы удивлены, что я выбросил резец как ненужную вещь. Вот вы говорили о Клеонте, о том, что война превращает людей в негодяев. Каким же способом разрешает эту проблему Клеонт? Думаете, он не видит, что творится в Афинах и как обстоит дело с нашими союзниками? Видит - но не знает, как с этим справиться. Потому и кричит! Потому и хочет заглушить криком все эти беды. Он видит один лишь способ - насилие. Все, что подает голос против него, - истребить, перебить, стереть с лица земли. На все у него одно лекарство - война. Но она не излечит болезни народа. Она ничему не поможет, ничего не исправит. Вы сказали, война делает людей негодяями. А подумайте: не следует ли делать из негодяев - людей?

Было слышно, как слетел с платана лист, подточенный гусеницами.

- Я выбросил резец! Да ведь уже столько лет я не занимаюсь ваянием! Новые Пропилеи сейчас строить не станут, это верно. Так что же вы хотите, чтоб я вытесывал надгробные плиты для мертвых? Нет, нет. Я хочу заботиться о живых!

5

Неделю за неделей ходит Сократ в гимнасий Академа, что за Дипилонскими воротами, заниматься физическими упражнениями и беседовать с молодежью. Сегодня вышел на улицу - день пылает белым пламенем, словно олимпийский факел, а воздух влажен, напоен дыханием моря и цветов, которые любят пчелы.

Слегка переваливаясь, неторопливо шагал Сократ, и шлепанье его босых ступней по плитам мостовой было похоже на плеск рыб, пойманных в сети.

В том месте, где река Эридан пересекает его путь, в деме Керамик, он всякий раз наблюдал одно и то же. В стороне от главной улицы, на крошечной площади, расстелив на земле ковер, выставлял на продажу свои изделия гончар Нактер. Продавала же юная девушка.

На этой маленькой, залитой солнцем площади открывалась Сократу такая картина: помимо будничного гончарного товара - кувшинов, блюд, мисок, красовались на ковре прекрасные амфоры с ручками, пузатые ойнохои, кратеры для смешивания вина с водой, калафы и стройные лекифы для масел - все высокого художественного достоинства. А над этим оранжево-коричневым лесом керамики, расписанной ярким черным или красным, геометрическим или растительным орнаментом, или фигурками людей и животных, возвышалась великолепная живая амфора. Стройная девушка безукоризненного сложения; смуглое, твердо очерченное лицо под массой блестящих черных роскошных волос. Уперев руки в бока - прямо ручки амфоры! - она озирала свое разноцветное царство благородных и обычных сосудов. И с терпением, поистине восточным, ожидала покупателей.

Долго с восхищением любовался Сократ ее силуэтом. А она не показывала виду, что замечает его. Однако разглядела она его хорошо и оценила верно. С малых лет видела вокруг себя изображения мужчин на глиняных сосудах. Желала себе в мужья такого же вот героя - когда еще и не догадывалась, зачем ей вообще нужен муж.

Туманные грезы со временем отлились в четкое представление. И вот здесь, на солнечной стороне улицы, неделю за неделей останавливается мужчина - а что останавливается он ради нее, девушка поняла моментально. На нем всегда простой белый хитон без рукавов и длинный коричневый гиматий, отброшенный за плечи. Мужчина опален солнцем, атлетического сложения, и, если представить его без бороды, она дала бы ему лет тридцать пять. Девушка поняла, что этот человек ни в чем не уступил бы Ясону, Ахиллу, Одиссею, а уж тем более божественному Силену. Но что в нем было лучше всего, то это взгляд, завораживающий, но не так, как завораживает взгляд змеи, от которого цепенеет жертва; этот взгляд покорял сиянием доброты, и от него сразу становилось радостно и легко.

Смотрит Сократ, смотрит... но что это? Девушка, руки в боки, начала легонько раскачиваться в ритме мелодии, которую бренчит на кифаре какой-то местный Орфей... Правда, девушка не обращает на кифареда никакого внимания, поддается только мелодии и - улыбается Сократу...

Ну, хватит таращить глаза! - решает Сократ, но едва он сделал один шаг - ох! К выставленному товару подходит какой-то чужестранец. А подошел чужестранец - тут же, как оно бывает, потянулись за ним и другие покупатели, и зеваки, и детишки со всей площади - мигом собралась толпа вокруг горшков, кувшинов, ваз и зашумела, закричала... Всех покупателей, всех любопытных быстро утихомирил звонкий, повелительный голос девушки. Он звучал уверенно, твердо и решительно.

Молодая красавица держится так, что Сократ смотрит на нее словно загипнотизированный. Любующимся взглядом пожирает сцену, развертывающуюся перед ним; он захвачен. Да он и не сопротивляется!

Ну и язычок! Острый что бритва. Вот девушка отгоняет подростка, который схватил высокий белый обливной лекиф- схватил только для того, чтоб полюбоваться вблизи красивой торговкой.

- Поставь сейчас же на место! Нахал! Товар не по твоим чумазым лапам! И вы молчите, о боги!

Сократ тихонько смеется себе в бороду: зато ты не молчишь, красноречивая красотка!

- Знаю я, что тебе нужно! - звенит девичий голос. - Щупать и пачкать лучшие изделия да глаза на меня пялить, воображая, будто щупаешь меня... Не выйдет! Хватит! Молчи, бесстыдный, и проваливай, пока я не запустила в тебя черепком!

Какой великолепный аттический говор! - наслаждается Сократ. Могла бы давать уроки Горгию... А сколько выразительности! Жаль, что на театре играют одни мужчины...

Мальчишки-керамичане хохочут над подростком, однако тот не "проваливает". Только попятился немного, ибо вперед выдвигается чужестранец в парчовом плаще, сопровождаемый рабом.

- Приветствую тебя, господин, у Нактера, знаменитого торговца самой прекрасной керамикой в Афинах! Боги твои и наши благословили твои шаги, приведшие тебя к нам. Выбирай тщательно, ибо здесь что ни сосуд - то драгоценность.

Сократ чуть не зааплодировал. Просто наслаждение слушать эту девушку!

- Расписную амфору для масла нужно тебе? О господин! Нигде не найдешь ты такой работы, какую могу предложить тебе я. Скажи лишь, какой желателен стиль: чернофигурный? Или краснофигурный? А может быть, вольный стиль в манере Полигнота? И какой сюжет: мифология, палестра, быт? Ах так. Понимаю. Тебе нужна аттическая керамика, на красно-оранжевом фоне которой ярко-черным лаком изображен эпизод из мифа... Нет? Ага. Значит, краснофигурную. Конечно. Поразительный вкус. Вот то, что ты ищешь, господин! Эта амфора, конечно, дороже чернофигурной, но и так, при своей красоте, идет за полцены. Слышишь, как изумительно звенит, если постучать по ней? Да, конечно, она обожжена в печи моего отца. Сколько стоит? Двести драхм. Много? О господин, в другом месте за такую вещь ты заплатил бы и триста, и более - если б только были такие в других местах, но их нет. Говоришь, сто восемьдесят?

Тут девушка заметила, что к ней направляются богатые носилки, и поспешила закончить торг.

- Согласна. В виде исключения. Как подарок твоей сирийской родине. О да, это сразу видно. Уже по тому, как ты себя держишь. Завернуть? Сохраните, боги! Амфора выскользнет из ткани, и произведение искусства превратится в груду осколков. Твой раб пускай бережно понесет ее...