Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

ибо всегда бывает последствием добрых чувств», это означает разом поставить во главу воспитания внешние формы, делать из характера средство лакировки и говорить глупость; ведь всем известно, что характеры, носящие на себе печать учтивости, элегантности и услужливости, чаще всего менее надежны, нежели характеры серьезные и немного суровые, которые приличия порой нарушают, потому что те частенько на лицемерие походят. Впрочем, в этом взгляде на вещи есть определенная последовательность, ведь первая добродетель христианина и гражданина – это, как выяснилось, покорность и податливость.

Что сказать в целом об этой инструкции? Ничего. Ибо если эти факты не говорят сами за себя, все прочее бесполезно. Полезно же, напротив, рассмотреть внимательно природу самой должности директора, которую университетам преподносят.

Директор ректору не подчиняется, но им и не командует. Итак, появляются у университета два начальника; это двуглавая змея из басни, которой не пересечь изгородь, русскую науку от науки остальной Европы отделяющую. Нигде не сказано, что должен директор быть ученым; но очевидно, что следует ему быть человеком набожным. Меж тем разве попечитель или министр, его выбирающий, непогрешим? А если выберет он лицемера (то, что на наших глазах происходит, доказывает, насколько такая ошибка часто случается), сколько зла сможет натворить этот человек, облеченный столь огромной властью, держащий в своих руках и хозяйство, и дисциплину, и нравы, и даже участь профессоров! Слишком незначительный, чтобы творить добро, довольно значительный, чтобы сотворить все зло, какое пожелает, он погубит истинный дух словесности, ревность к исполнению долга и даже набожность. Чуждый университету, потому что он не ученый и быть им не может, если хочет свое дело делать, и потому что он не университету подчинен, а исключительно своему начальству, он пренебрегать будет или захочет пренебречь и бережным обхождением, в котором науки нуждаются, и почтением, какого ученые заслуживают. Стремясь дать почувствовать свою власть, желая показать вышестоящим свою незаменимость, не имея иной цели, кроме как вести дела и ежегодно представлять министру тысячи канцелярских бумаг, дабы доказать свое усердие и трудолюбие, станет он угнетать профессоров, притеснять ректора и ради соблюдения форм может даже до того дойти, что свяжет руки попечителю и всенепременно посеет рознь между этим истинным защитником университета и его членами, чтобы себя возвеличить. Попечителя, если он свою обязанность правильно понимает (как, например, попечитель дерптский!), все любят и уважают. Но директор, встревающий, словно злой дух, между попечителем и университетом, на себя навлечет два чувства, редко вместе съединяющиеся, презрение и ненависть. Напрасно старались уверить Императора, будто можно будет сыскать для каждого университета феникса, который против искушений, с его должностью связанных, устоять сумеет; умея только зло творить, будет он делать то, что может. Опыт Казани и Петербурга это уже доказал[680]. Добро, которое сотворено может быть, творится попечителем. О! когда бы великодушный Император благоволил еще раз в своем Дерптском университете побывать – вид сего института, приятное чувство, какое испытал бы Он невольно в окружении сокровищ науки, благодаря его щедрости там собранных, и признательных профессоров, в Нем родителя и опору видящих, наконец, само сердце бы Ему подсказало, как следует университетами управлять.

* * *

В сей записке часто шла речь о Религии, сем священном чувстве, которое должно человеком руководствовать во всех жизненных положениях, а главное, воспламенять душу того, кто дерзает браться за воспитание людей. Но в каком состоянии пребывает сегодня эта дщерь Небес в Империи Российской? – Говорит здесь не протестант и не католик, говорит христианин, который стенает, видя, как христианство придворной религией стало.

Император Александр всегда питал чувства религиозные среди двора, вместе и суеверного, и безбожного. В первые годы своего царствования прижал Он к своему взволнованному сердцу ученого, который сказал ему со всей искренностью: «Верую в Бога и в Иисуса Христа». Победа в Лейпцигской битве воспламенила Его чистую душу[681]. Чувствуя нутром помощь Божества и черпая силу из этого возвышенного чувства, Он восславил с энтузиазмом Господа – спасителя Европы на поле боя, дал обет воскресить Религию, еще более униженную, чем Европа, и основал Священный союз, надеясь (однако тщетно) отыскать в других коронованных особах чувство, подобное его собственному. С тех пор придворные и чиновники сделались богомольцами и, чтобы прикрыть стыд прошедшей жизни, постановили, что чем больше человек грешил прежде, тем более набожным должен он слыть ныне, потому что милость Господня даруется по преимуществу великим грешникам. С тех пор люди, прежде единодушно презираемые за их пороки, были возведены в ранг святых и потеснили людей честных и истинно религиозных, у которых за плечами была целая жизнь нравственная и христианская без аффектации и лицемерия. В довершение всего единственный придворный по-настоящему набожный (граф Карл Ливен), который мог бы противостоять этому потоку безверия и низости, совершил ошибку: борясь за чистоту веры, поссорился он с протестантским духовенством, остался в одиночестве и тем ускорил удаление свое от духовных дел, которое ему давно готовили, чтобы избавиться от его неудобной добродетели. Совершилось и куда худшее: слили воедино Политику и Религию и превратили вторую в служанку первой, заставив ее проповедовать, с кнутом в руке, покорность как первейшую добродетель христианскую: хитрость старая и хорошо известная, но всегда действенная. Император Александр избавил Европу от тирании одного человека и Польше даровал конституцию; но в России Религии поручено было души русских людей сделать рабскими, рабскими в царствование Государя, который желает управлять людьми, а не машинами, который однажды сказал автору сей записки: «Не хочу я, чтобы народное просвещение ослабляло характер юношества, чтобы в государственной службе моей люди безвольные трудились». Нет развращенности более страшной, более губительной для всех основ жизни мирской и христианской, нежели та, которая порождается злоупотреблением Религией. Римский двор, породивший все пороки и все преступления, смог развратить христианство средневековое, лишь проповедуя ту самую полную покорность, которую проповедуют и в обеих инструкциях ректору и директору; именно она руками иезуитов воспитала Равальяка и Дамьена и стоила жизни Иосифу II и Ганганелли[682]. Славнейшая победа иезуитов нынешних в том состоит, что обманули они своего личного врага, князя Голицына, вынудили его проповедовать их правила во всех учреждениях народного просвещения и готовить невольно их возвращение в Россию[683]; сбросят они этого министра и поставят на его место г-на Магницкого, автора обеих инструкций и чудовищного проекта, предлагающего все гимназии и уездные училища превратить в пансионы, – проекта, опасность коего автор сей записки Императору уже раскрыл, прежде чем попытались сей проект Ему представить. – Нет, Религия Иисуса Христа, сия кроткая Религия, которая, говоря словами