Живун - Иван Истомин

Пока разговор шел о приветах да родне — все было чинно и ладно. Но потом взаимные попреки — то в лености, то в жадности, то в зависти. Вспомнили и такое, что в трезвых головах минуты не держалось, — всякую мелочь. Мишка после первого стаканчика опять нахмурился и бросал косые взгляды то на Сандру, то на гостя, сидевших друг против друга, а под конец и вовсе прогнал Сандру в избу, придравшись к какому-то ее слову.

Куш-Юр, тоже оттого, что был под хмельком, не выдержал, заступился за Сандру.

— Зачем же так-то, Михаил! Она ж молчит, а скажет, так дельно.

— Для кого дельно, а для кого нет!

Гриш уже не рад был, что распочал фляжку. Несколько раз он пытался урезонить товарищей, но куда там! Тогда он надумал развеселить их игрой на тальянке, своими песнями да скороговорками увлечь. Никакого веселья на этот раз не получилось, и Гриш горестно уронил голову на тальянку:

— Так-то вот, Роман Иванович, дорогой-бесценный…

Куш-Юр тяжело вздохнул, но подбодрил друга:

— Не горюй, Гриш. Обычные житейские стычки… Пора, наверное, отдыхать? Вы с промысла, с покоса. Да и я с дороги, не прочь бы прикорнуть. Спасибо за угощение!

— Пожалуйста, не обессудь, что скудно, — по обычаю, с поклонами ответили хозяева. И стали подниматься.

Куш-Юр отказался отдыхать в избе, сказал, что предпочитает подремать в лодке, на воде.

— Ну, и я с тобой! — обрадовался Гриш: ему хотелось побыть с Куш-Юром наедине, излить душу, в избе этого не сделаешь — соседи все слышат.

Куш-Юр понял Гриша и не воспротивился, хотя его в самом деле тянуло поспать.

Они настлали в лодки сена, выехали на реку, воткнули в дно длинные колья, привязали калданки рядышком и улеглись, укрывшись дождевиками.

Легкий ветерок приятно холодил, хмель на свежем речном воздухе понемногу выветривался, мысли прояснялись.

Они лежали молча, прислушивались к крику чаек. Над ними умиротворенно сияло голубое небо.

— Это ты ладно придумал, — выразил свое удовольствие Гриш. — Чудно ведь как: комар от воды плодится, а на воде не держится. Гляди — нет их тута!

— Ветреннее здесь, прохладнее.

Гришу хотелось поговорить, и он продолжал:

— А я так думаю — ему тут нету никакого пропитания: птицу не догонишь, рыбу не ухватишь. А на земле — всякая живность. Кто-нибудь да поймается.

Снова помолчали.

— Хорошо, что ты приехал. В самый раз, — сказал Гриш в раздумье. — Так-то оно все бы ничего, да с людьми трудно. Хочешь как лучше, а который поперек встает.

«Мишка Караванщик? — хотел спросить Куш-Юр, но воздержался. — Кто же другой?»

— Хитрая тварь… Сам крошка, а, знать, с умом.

— Ты про кого? — удивился Куш-Юр.

— Про комара-поедника…

— Хочешь сказать — человек вон какой большой, а без ума?

— Да нет… А впрочем — да! Ты ему добра желаешь, а он нос воротит, не в ту сторону идет, куда надо…

Куш-Юр долго молчал. И Гриш больше не заводил разговора. Куш-Юр понимал: от него ждут совета. И он выложил свои раздумья:

— Считали, царя свалили, буржуев вымели и жизнь покатит, ну не как на санном полозе, но вроде того. Один трудовой народ, друг и брат, все сообща — и пойдем. Где тяжко, там приналяжем, вытянем — и дальше. А получается не так. Вон как к вам ехал, мирил двух баб. Из-за покосов раздор между ними. У одной мало угодий, а у другой — излишек, не выкашивает, без того сена вдоволь. Да и косить некому. У которой нехватка, просит, мол, дай выкошу. Не дает. «Наш этот покос. Наш!.. Исстари наш! Не отдадим никому!» И косой размахивает, устрашает — не подходи! Говорю ей добром: «Так ведь у соседки сена не хватает…» — «А нам какое дело, что ей не хватает? Осока наша собственная! Хотим — косим, хотим — нет!» Ну, я ее прижал, приказал — уступить ту осоку…

— Во-во, сквернота наша! Себе, но не людям, а то не себе, так и не людям! Как сходились — уговаривались: общим котлом жить будем. Так нет же… А если всяк себе, так, знать, опять по-старому?

— Заезжал к Озыр-Митьке. Шумит всем, что тоже парму сбил. Хитер! При мне улов делили. Кому пай, кому полпая. Один пай, гляжу, лишний. «Кому?» — спрашиваю. «Озырь-Митьке». — «Как так?» — «А так: невод-снасти его, лодки — тоже…» Не парма, а батрачество. Ладно, доберемся до него…

— Видишь! Озыр-Митька! От него чего ждать? А Мишка Караванщик? Ни кола, ни двора! А туда же метит. Может, и выше потянется. Кабы со всеми равно хотел жить, чего бы ему ершиться?

«А наверное, так и есть!» — подумал Куш-Юр. И вдруг вспомнил Мишкину грубость за обедом, Сандрину приниженность и молчаливость и проникся к ней жалостью. Еще до сегодняшнего утра у него теплилась надежда, что Сандра одумается… Но между ними, оказывается, стена, которую не ему, а ей надо перемахнуть. Хватит ли у нее сил? Разволновавшись, он заворочался, словно ему стало неловко лежать, лодка закачалась. Куш-Юр подумал, что не будет ему жизни, пока Сандра не с ним, а с Мишкой.

Гриш догадался, о чем думает Куш-Юр, вспомнил Мишкину грубость за обедом и, жалея Сандру и сочувствуя другу, первый раз повинился, что не помешал свадьбе.

— Не в том дело! — с огорчением выдохнул Куш-Юр.

— В ком же? — не понял Гриш.

— В Боге. Сама призналась. Сегодня. Меня любит — это точно знаю. Язык отруби, если придумываю. А пошла за нелюбимого. Отчего? Оттого, что под венец я не стану. Без попа — не в законе. А с нелюбимым — в законе. Вот какая петрушка! Из-за чего жизнь поломала!

— Все ж таки Бог…

— И ты… За новую жизнь, а с Богом!

— Как же без Бога-то? Без Бога непривычно…

— Тебе без Бога непривычно, Мишке — без своего хозяйства, той бабе без осоки своей. Так оно и идет…

— Может, мы чего не так делаем? — вполголоса спросил Гриш.

Куш-Юра поразил не сам вопрос, а удивительное совпадение мыслей его и Варов-Гриша. И он сейчас подумал, чего все-таки артачатся и Мишка, и Эль, и Сенька, каждый по-своему, против взаимовыручки? Ведь всякая парма на взаимовыручке строится. Гришу он ответил негромко:

— Хорошее вы дело делаете. Такой пармы, как ваша, на всем Севере не было. Поновей она у вас, почеловечней. И то, выходит, не по нутру кой-кому. Привычка старая, себялюбие чертово сидит в каждом. Не вышибешь сразу заразу эту. Тут надо быть терпеливым… А ты поспи-ка давай, ночь ведь глаз не смыкал.

— Завтра отосплюсь, когда уедешь. Мне разговор с тобой дороже сна-отдыха.

— Ну уж ты через край…

— Верное слово.

— Благословил я тебя на выселку, — верно, не рад?

— Ты что?! — Гриш приподнялся, перегнулся в калданку Куш-Юра, проговорил возбужденно: — Да я тутошнюю жизнь ни на какую другую не променяю! Один тут с Еленной и ребятами я во как жил бы! — Он энергично приложил руку к горлу. — Во как сыт был бы! А интереса такого, как в парме, не имел бы. Это уж я точно знаю! Слушай, тут ведь такое хозяйство можно завести! Место благодатное — сам видишь! В раю не сыщешь. Право слово! Всего вдоволь. Людей вот маловато. Разов бы в пять больше была б парма — э-э-э, как бы тут зажили мы — на всей земле-матушке лучше не сыскалось бы! Руки-ладони аж чешутся. И то сделал бы, и другое. Здорово интересно все представить. Не думалось, что так занятно это. Вот только людей поболее бы.

«Хваткий становится», — с гордостью слушал его Куш-Юр и, когда Гриш замолк, сказал осторожно, будто предупреждая:

— Этих бы не разогнать.

Гриш сразу потух, стал озабоченным.

— Думаешь?!

— Если крутовато брать…

— А как послаблять? Добровольно ведь пошли в парму!

— Парма парме рознь…

— Без общего котла и общей засолки? Или еще как? — в голосе Гриша слышалось недовольство, брови его нахмурились.

Куш-Юра это не смутило.

— Я не к тому… Понимать надо хоть того же Мишку. Трудится-то наравне, а приходится на его долю меньше.

— Делить улов по паю на свата-брата можно. Вроде никому не обидно. Мишка первый ухватится. Но как пораскинешь — несправедливо! У того же Мишки лишек заведется, завидки пойдут, опять спор-раздор. Вот ведь что!

— Да-а-а… А должно все быть в согласии.

— В чем и дело!

— Может, зря голову ломаем? Может, испытаете еще? С умом. Без спешки. Что не так — согласуем.

— Вот это по мне! — обрадовался Гриш.

Куш-Юр утомился, не прочь был чуток поспать. Вечером ему в путь, ночь добираться до условного места, где подберет его катер. Но Гришу не хотелось оставлять разговора.

— Ну как ты там — все один-одинешенек?

— Один. Работы много.

Куш-Юру поворот на эту тему был не по душе, но Гриш будто и не замечал:

— Работа работой, а себя тоже нечего томить. Надо и душу отвести.

— А я и отвожу, когда приходится. — Куш-Юр рассказал, как ходил на «мыльк» и как Эгрунь увела от него молодежь.

Гриша эта история не посмешила. Помолчав, он сказал строго:

— Эгрунь — девка приметная. Смотри не попадись. Стреножит…