Живун - Иван Истомин

День был удачным. Даже большого осетра поймали. Ма-Муувем бесцеремонно отложил его в сторону, не пустив в дележку.

— Счастливый мой невод. Поймал для хозяина. — И успокоил рыбаков: — В другой раз уловится, вы поделите.

Так повторялось раз за разом, повторится и в будущем, поэтому рыбаки отнеслись к обещанию старшины безучастно.

Наступил вечер. Стало пасмурно. Подул ветер, нагоняя дождевые тучи, и люди на стане совсем помрачнели, насупились. Никого не радовало возвращение к родным очагам. Вымокшие, озябшие, всецело зависящие от прихоти и воли человека, которого они не смели ослушаться и от власти которого даже не помышляли избавиться, рыбаки молча разбрелись по чумам. И хотя возле каждого жилья ярко пылал костер, людей прибавилось, и они занялись разделкой и засолкой свежей, доставшейся при дележке рыбы, в становище было по-прежнему тихо. А когда закапал дождь, оно будто вымерло. Натрудившиеся за день люди спрятались в своих чумах в надежде поскорее уснуть, забыться, не слышать дробного стука дождя по берестяным нюкам, шума ветра в тальниковых зарослях, плеска волн на реке.

Только в чуме старшины еще долго не спали. Ма-Муувем с женами и племянником Пронькой неторопливо, смакуя и громко отрыгиваясь, ужинали свежим жирным осетром.

На ночь, как всегда, Пронька отправился сторожить каюк с рыбой — лодку могло оторвать волной от прикола и унести течением. Но не ради одной рыбы наряжал Ма-Муувем Проньку: на каюке под берестяной палубой был потайной плавучий лабаз, в котором хранилось все то, что давало старшине власть над сородичами, — сухари, табак, соль, водка. Под палубой укрывался от непогоды и Пронька со своим верным псом Колыхом. Сторожил Пронька охотно. Иногда его навещала, якобы для проверки, молодая жена дяди — полнотелая, румяная Туня, с которой приятно было побыть наедине. У Проньки от рождения одна нога не действовала, и он ходил, держась обеими руками за длинную палку и переставляя здоровую ногу. Это не мешало молодой Туне тайком крутить с ним любовь. Скучно было ей с пожилым Ма-Муувемом, в жены которому ее продали за долги.

После ухода Проньки Ма-Муувем улегся под пологом Туни. Пекла, погасив костер, ушла на свою половину, довольная, что не ее черед спать с мужем.

Понежившись с женой, старшина отвернулся и размечтался о предстоящей поездке в Вотся-Горт. Желание зырян раздобыть у него соли, вина и, может быть, хлеба радовало его.

«Однако новая власть зырянам тоже как ненастье, — думал он под шум шквального дождя и ветра, сотрясавших чум. — Видать, сильно бедуют, не как мои люди. Мои люди с рыбой, с солью, винку на праздник пьют, табаком когда балуются. Ма-Муувем худо не делает, в беде людей не кидает. Грех так, в тайге людям помогать надо. Я — людям, люди — мне. Зыряне знают. То бы Ермилку не отпустили. Целых два мужика не пожалели. Учуяли, где есть спасение. Беда гонит, беда дорогу кажет. Я помогу… Лучше в долг дать. Гологоловый председатель — росомаха, глядишь, выследит, вынюхает мой лабаз. Крошки не оставит. Русских и зырянских купцов не пожалел… Однако в тайге ходи не ходи — мало увидишь. В тайге погаными руками не нашаришь… Да ведь и куница тоже ловится. Шибко сторожиться „красных людей“ надо, очень шибко! В долг дам — мне отдадут. Зыряне сейчас — как по снегу без лыж, а народ промысловый, старательный. Гришку и Эльку давно знаю. Охотники. Не хуже хантов напромышляют пушнины. Долг отдавать будут. Как мои люди. Тоже моими людьми будут. Будут! На моей земле промышляют. Мою рыбу, моего зверя: значит, мне пушнину отдавать надо. Ма-Муувем спрячет — никто не найдет. Пушнина — не рыба, полежит себе. Ма-Муувем шибко не бежит, Ма-Муувем маленько ждать будет. Купцы обратно заведутся. Как без купца? Как тайга без зверя? Как Обь без рыбы? Как ханты без чума? Как мужик без бабы? Нельзя без купца. Купец придет, купит у Ма-Муувема пушнину. Купец продаст Ма-Муувему товар. Ма-Муувем сам станет купцом…»

Эта мысль приятно взволновала его, и, жмурясь, он сладко потянулся. Зашевелилась жена.

— Спи, — не разжимая глаз и боясь упустить сладкое видение, шепнул он.

— Сам, однако, не спишь. Раз тебе не спится, и мне не до сна. С каюком бы чего не случилось, — едва слышно выдохнула Туня.

— Пронька укараулит. Не первый раз. Худо будет, позовет.

— Пронька? Может не поспеть. Из-за ноги.

— Может… Вот дурная погода! — к нему пришло беспокойство, он немного приподнялся на постели.

— Сходи-ка, погляди. Все ведь добро наше там. — Туня преданно прижалась к мужу.

Ма-Муувем поласкал ее тугие груди. Забота молодой жены о добре была ему по душе, но не хотелось расставаться с приятными мыслями, оставлять теплый полог, выходить из чума.

— Разбуди Пеклу. А то сбегай сама, я подумаю тут… — Он не договорил — важными думами с бабой не делятся.

Каюк надежно был причален к берегу несколькими якорями на цепях — Туня это хорошо знала. Знала она, и что муж не пойдет в ненастье проверять каюк — одну из жен пошлет, и ей хотелось, чтоб этой женой была она. Но, добившись своего, Туня не выказала радости. Продолжая хитрить, лениво села на оленью шкуру, служившую постелью, и простонала:

— О-о, проклятая непогода! Неохота вставать.

Но этого уже не мог допустить Ма-Муувем: баба не смеет лениться, уклоняться от работы и выражать недовольство.

— Но-о?! Знай свое дело! — строго одернул он Туню. — Люки палубы проверь, мешки бы не промокли.

Туня молча выползла за полог, надела суконную ягушку-шубу, повязала голову платком и прислушалась к сонному сопению Пеклы. Соперница и старшая хозяйка, которую она недолюбливала и которая в последнее время стала за ней подозрительно приглядывать, спала. Туня потопталась у выхода, будто пересиливала себя, и вышла из чума на дождь и ветер.

«Молодая, а о добре заботливая», — мысленно похвалил ее Ма-Муувем и предался своим размышлениям.

«Коли в беде — на все пойдут. Но для начала надо винки дать. Как купец делал. Сами в аркан полезут. Элька, лишь бы попало в рот, — все продаст. Да еще в Ильин день. Уже мучается без винки. Ермилка не сбрешет… Другие тоже не стерпят. Сумею раззадорить их. Купят винки, и я попью с ними. Не на своей земле промышляют. Должны угостить хозяина…»

У Ма-Муувема слюнки потекли. Перед его взором всплыла картина предстоящего пиршества после удачной сделки с зырянами. В сладких грезах, не дождавшись молодой жены, он незаметно уснул. Когда она вернулась, он так и не узнал, а если бы и узнал, красивая, чернобровая Туня сумела бы убедить старого, верящего в незыблемость строгих родовых обычаев мужа, что вместе с беспомощным Пронькой кое-как уберегла каюк с добром от сильного прибоя, промучившись всю ночь.

Глава девятая

Гром с ясного неба

1

В страдную летнюю пору северяне отдыхали только дважды — в Петров день и Ильин день. Особенно почитался Ильин день. Он приходился на самое теплое в этих краях время года. Даже зимой, в студеную пору, вспоминали этот день. Если кто плохо прикрывал дверь и напускал в избу холоду, оплошавшему выговаривали:

— Тебе что — Ильин день сегодня? Дверь нараспашку!

С Ильина дня заметно убывали белые ночи, становились прохладными и росистыми, а то и легкий иней выпадал, исчезали изрядно надоевшие комары. В страду Ильин день бывал долгожданным. И если к тому же еще он выдавался ясный, погожий, как вот на этот раз, после прошедшей накануне непогоды, то и вовсе хотелось отпраздновать его от души.

Только как праздновать — ни хлеба, ни чаю-сахару, ни выпивки. Ни церкви на острове, ни хотя бы колокольного звону поблизости.

Женщины Вотся-Горта были удручены. Ничто их не радовало — ни голубое небо, которое будто чисто-чисто вымели, как избу перед праздником, ни стоявшая необыкновенная, не иначе как божественная тишь, когда и травы и листья, словно зачарованные ослепительным блеском воды в реке, боялись шелохнуться под лучами яркого солнца.

Мужики тоже слонялись хмурые. Накануне получили через Ермилку неутешительные вести от Ма-Муувема. И в недальнем от их острова селении Кушвож, как сказывал проезжавший мимо Вотся-Горта рыбак, мир-лавка все еще пуста. Ждут. В Обдорск, слухи ходят, муку и другое съестное доставили. Но ведь когда развезут по Северу!

— Вон и рай, возьми да помирай! — мрачно острил Мишка Караванщик.

Гажа-Эль и вовсе горевал. Варов-Гриш как мог утешал товарища. По правде говоря, ему тоже хотелось гульнуть сегодня на именинах сынишки Ильки. Хотелось и отвлечься от забот. Нехватка соли грозила сорвать наладившуюся было работу. Оставалось соли на два средних улова. Все это знали, и у всех опустились руки. Обещанный Куш-Юром катер не приходил, того и гляди, рыбу не во что станет складывать. Так что уже и не в одной соли дело. Но и путина не вечна. Всего обиднее — рыба больно хорошо шла! Лес начать разве рубить на две избы? Их, конечно, надо ставить. Но ведь лес валить — самая зимняя работа… А придется, наверно. Мужики без дела совсем расхолодятся.