Дочь - Джессика Дюрлахер

— Не вздумай схитрить и появиться сегодня вечером. Я этого не хочу. Я должна все обдумать — одна.

То, как она это сказала, успокоило меня. Очевидно, именно это я надеялся услышать.

Выйдя из машины, я направился к дверям отеля. Сабина крикнула мне вслед:

— Пока, Макс! Я тебя люблю. Не беспокойся. Потерпи немного, завтра вечером поговорим! Пока!

Через мгновение она рванула с места. И, высунув в окошко руку, помахала мне.

Это было последнее, что я увидел.

Проблемы личного характера: именно так любит выражаться Якоб, но теперь я и сам так заговорил. Хуже того: именно это со мной случилось. Для меня это непереносимее, чем для других. Но у меня нет выбора. Я должен соблюдать формальности, не проясняя ситуации.

— Скажи же что-нибудь.

— Но ты засел в Лос-Анджелесе! Каким образом я могу это объяснить? Ты и сам мне ничего не объяснил. Ты болен? У тебя депрессия, о которой ты не хочешь говорить с дирекцией?

С чего это Якоб так наглеет? Я пока еще, черт побери, его начальник!

— Думаю, последней формулировки пока достаточно. Через несколько дней я буду знать больше. И тогда свяжусь с Еруном напрямую.

Ерун был директором концерна, в который мы входили. До сих пор мне не приходило в голову посвящать его в дела моего издательства. Пусть это останется «проблемами личного характера».

Я знал, что веду себя, как страус. Это не могло продолжаться слишком долго. Был уже конец января, и мое отсутствие в Голландии, судя по телефонным звонкам оттуда, с каждым днем делалось ощутимее. То, что я до сих пор сижу в Калифорнии, становилось все труднее объяснить. Задавались вопросы, росла паника из-за незавершенных дел, и, наконец, я услышал то, что сказал Якоб: «Так Дальше Не Может Продолжаться».

— Я пока ничего не говорил Еруну, но я волнуюсь, Макс. Пора сдавать в печать летний каталог, пора заказывать обложки для романов Краута, Ла Трене и Марайки Бодемфаар. Не могу же я продолжать общаться с тобой по факсу и сдерживать остальных. Появились новые авторы, которых я хочу тебе представить, чьи книги тебе надо прочесть… Я схожу с ума от разницы во времени, а что делать с новогодним приемом? Я его откладываю, откладываю, и уже январь кончается! Ты просто обязан вернуться!

Мне было приятно, что Якоб больше не упоминал среди накопившихся срочных дел книгу Сэма. Этот очевидный вопрос уже задавался много раз. И вопрос о будущей серии, которая включала полуисторические, полулитературные мемуары голландских евреев, уехавших в эмиграцию, план этой серии я так и не составил.

В ответ я мог только врать либо, заикаясь, бормотать извинения. Книги, которую мы не сможем опубликовать, для нас не существовало.

Самым непереносимым было вспоминать, как тщательно она все спланировала. Как она, черт возьми, все организовала. Размышления об этом порождали бешенство, которое было мне необходимо, чтобы пережить дни, последовавшие за ее исчезновением. Пережить первые дни нового года.

Но бешенство быстро перегорело. А за ним пришла паника, и появились вопросы, те же самые, хорошо знакомые по прошлому, и те же, уже пережитые чувства — или на этот раз то были лишь воспоминания о чувствах?

Тоска породила некую гибкость, словно я не мог больше так сильно чувствовать. Мне более неприятны были ассоциации с горем, чем само горе. Очевидно, я инстинктивно отгородил самые чувствительные места в своем сердце щитами, и понадобилось бы гораздо больше времени, чем две сумасшедшие недели с Сабиной, чтобы они с шумом рухнули и снова выставили меня нагишом под губительные удары судьбы. Удивляло лишь то, что какой-то из щитов ослаб.

Как правило, я просыпался поздно, выходил за газетой и после завтрака часами колесил на машине по городу, повесив мобильник на щиток. Вначале я каждый вечер обедал с Сэмом в «Калифорнийской пицце» неподалеку от больницы. Не то чтобы у нас было много тем для разговоров, но рядом с Сэмом я ощущал надежду, опору в странном, призрачном тумане, окутавшем все вокруг. Собственно, туман присутствовал и в реальности, потому что чудесная погода первых недель сменилась бесконечными дождями, к которым город не был приспособлен. Улицы превратились в сточные канавы: дождевой воде некуда было стекать, дома заливало, а в некоторые места воды набралось столько, что постройки тонули в ней.

Анна все еще не говорила. Она больше не могла контролировать лицевые мышцы, а застывший в ее глазах ужас перед возможностью потерять себя тяжело было видеть. Один раз я навестил ее, но, когда пришел во второй раз, она дала понять Сэму, что хочет, чтобы я ушел. И я ретировался, сгорая от стыда за собственное легкомыслие.

Первое время Сэм целые дни проводил с Анной в больнице, где она должна была оставаться, чтобы пройти полное обследование. А по вечерам я приходил, чтобы составить ему компанию, в пиццерию. Мы оба тихо надеялись на новости: телефонный звонок, какое-то объяснение.

После нашей странной ссоры мне не удалось толком заснуть. Поведение Сабины удивило меня и выбило из колеи; наконец, я был просто зол. Мне казалось, что я совершил ошибку. Может быть, нужно вернуться домой — и забыть об этой дурацкой ошибке.

Почему она распоряжается мною, почему пристает, как с ножом к горлу? Ради чего, ради кого? Это выглядело странно и нелогично — мы еще ни разу не обсуждали будущее серьезно. Ее желания и идеи изумляли меня. Или я просто плохо ее слушал?

В восемь утра я позвонил ей из отеля. Я хотел услышать ее голос.

У Сабины включился автоответчик, она не взяла трубку, хотя должна была понять, что это я. Я оставил сообщение, оделся и вышел на Уилширский бульвар, выпить кофе.

Стояла чудесная солнечная погода. Мой мобильник, прицепленный к ремню, безмолвствовал. В полдесятого я позвонил Сэму из кафе «Ньюсрум». С трудом выслушал его рассказ — мне было не до этого.

Анна произнесла его имя и впервые написала несколько слов на листке бумаги: «Я тебя люблю».

Голос Сэма дрожал от избытка чувств: он был горд, счастлив, потрясен до глубины души.

— Мы женаты уже сорок лет, Макс. Последние годы не были легкими, и для нее тоже. И после всего этого первое, что она написала… Удивительно, правда?

Меня поразило то, как он об этом рассказывал. Словно для Сэма это была такая же удивительная новость, как и для меня.

Или нет?

— А кстати, Сабина… Ты с ней, случайно, не разговаривал? — вдруг спросил Сэм. — Я хотел… она что-то уже прочитала?

— Нет, я с ней еще не говорил.

— Она дома?

— Думаю, что нет, — кажется, она собиралась в Сан-Диего, фотографировать.

— А ты-то где?

— Завтракаю в кофейне на Уилширском бульваре.

— Все в порядке?

— Все в порядке, Сэм.

— Если что-то случится, сразу звони, ладно?

Сэм, конечно, был старым показушником, но о такой чуткости, как у него, можно было только мечтать. Мне стало стыдно.

— Конечно. Буду держать тебя в курсе.

За это утро я прочел две газеты, купил три рубашки и две пары брюк (доллары были дешевы). Времени я почти не замечал.

В три часа пополудни я позвонил родителям, чтобы поздравить их с Новым годом. В Голландии была полночь. Я стоял посреди залитого солнцем бульвара и слушал папин растерянный голос:

— Макс? Боже мой, где ты? — Словно теперь, когда мне пришлось так далеко уехать, он выкинул из головы мои дела. Потом спросил: — Ну, и как, что-то получается с книгой этого старого зануды?

Мама спросила о Сабине, очень осторожно, словно боялась, что от ее любопытства Сабина исчезнет, как легкий дым.

— Все хорошо, — сказал я. — Она уехала в Сан-Диего.

Мама решила, что это в Мексике, и я услышал возмущенный рев поправлявшего ее папы. В Амстердаме гремели петарды и со свистом взлетали ракеты, и это мне тоже было слышно.

Без четверти пять солнце нырнуло в океан, окатив его множеством разноцветных огней. Я как раз ехал к Сабине и невольно наблюдал весь процесс от начала до конца. У меня не было настроения наблюдать заход солнца. Почему-то этот парад красок вызвал у меня неприятное чувство, словно я потерял что-то необычайно важное. Вселенная внезапно приоделась в великолепный костюм, небо было во много раз просторнее, чем в Голландии, и я не мог понять, то ли это — подготовка к грандиозному празднику, то ли — его конец. Меня, во всяком случае, не пригласили.

Когда солнце полностью погрузилось в океан, последние его лучи окрасили все вокруг в розовый цвет, и автомобили с горящими фарами помчались в быстро сгущающейся тьме по набережной, как вспугнутые звери, я понял, что главная ценность такого ежедневного аттракциона, как заход солнца, состоит в том, что, повторяясь снова и снова, он всякий раз — уникальное событие, величественная красота которого убеждает нас в том, что и мы должны всякий раз стремиться к тому, чтобы сделать свое дело лучше, чем прежде.