Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский

Через четверть часа Толькин «Жигуль» вырулил на трассу. Сам — за рулем, она сзади с огромной собачьей головой на коленях. «Терпи, мой хороший, — шептала она, — Ривсик, лапочка, терпи, все будет хорошо». Пес молчал, дышал еле-еле, берег в себе жизнь.

Анатолий гнал. «Кретин на „Волге“ во дворе сдавал назад, — горячечно объяснял он. — Ривс лаял, предупреждал. Ривс спасал какого-то ребенка, но этот кретин… бампером, а ребенок — ни царапины…» «Толя, ты тоже держись», — перебила его Светка.

С собакой, лежащей на вытянутых руках, Орел быстро-быстро засеменил к дверям лечебницы, Светка, забежав вперед, едва успела отворить перед ним щербатую дверь.

Капли крови метили на кафеле путь. Очередь из двух бабушек с кошками и мальчика с пятнистым догом проводила их глазами, но не решилась тормознуть.

Нечистый операционный стол. Врач в халате с пятнами, остропахнущий дешевым куревом и последствиями алкоголя, круглолицая, добрая, с толстыми икрами медсестра. Анатолия и Светку попросили выйти. «Док, — сказал Орел, — док, вы все сами понимаете, да, док?» Врач кивнул.

Возле машины закурили. Сперва молчали, потом Толя стал рассказывать Светке о том, что значит для него Ривс, которого однажды за пазухой принес домой еще живой тогда отец, какой он преданный, умный, забавный, веселый и как он его любит. Светка слушала, кивала, видела, что слезы у него близко, и все думала про себя: где же Ольга? Когда мужу так плохо, где жена? Спрашивать прямо не стала, слушала Толю, думала о Саше и о своем.

А потом во дворик вышел врач. Запалил «Беломорину», затянулся жадно.

— Что, док? — заторопился Орел. — Что?

— Прогноз неблагоприятный, — сказал врач. — Множественные переломы, потеря крови. Не мучайте друга.

— Что это значит, док?

— Пусть уснет.

В иные горькие минуты сила мужчин переходит к женщинам, возможно, для того они и существуют.

Если бы не Светка, Толька бы, возможно, упал.

Минут через сорок им выдали черный, тяжелый, еще теплый полиэтиленовый пакет, внутри которого был Ривс.

Анатолий держал его на руках, соображал хреново. Втискиваясь с Ривсом на заднее сиденье, зацепился, не смог сразу затащить в машину ногу в фирменном английском башмаке. Светка помогла, захлопнула за ним дверцу села за руль. Спросила негромко: «Куда едем, Толя?», ответа не дождалась; поняла, что ответ сейчас не важен, а важно хоть как-нибудь сдвинуться с места. Боялась — права получала на отцовской «Волге», «Жигули» совсем не знала, но справилась, толчками-рывками стронула машину, потом наладилась на плавность. Выехала со двора клиники, влилась в улочку, сперва малоэтажную, небольшую; в зеркало заднего вида видела его лицо — бледное, мертвое, никакое. «Куда, Толя?» — снова настойчиво спросила Светлана. «На Ленинские горы, — выдавил Орел. — Он так там любил…» «Ривс любил там гулять», — домыслила Светлана, представив себе Тольку и Ривса, со смехом и лаем несущихся по зеленой, почему-то майской аллее Ленгор среди гомона птиц и встречных эмгэушных спортсменов, и, представив, на мгновение им позавидовала. Не спрашивая более Орла, свернула на Бережковскую набережную, поднялась к «Мосфильму» и переложилась налево, к Ленгорам.

Оба молчали, но чем ближе становилась кромка леса, тем все неотвратимее делался для Светланы простой, убийственный к Орлу вопрос. Спросить не решалась, а не спросить было нельзя. «Толь, а скажи…» — начала было Светка и осеклась, не смогла. «Есть у меня лопата, есть, не волнуйся, — мрачно отозвался вдруг Анатолий. — В багажнике». Светка молча кивнула, удивленная его проницательностью. «Мы оба думали одинаково, — решила она, — или он каким-то образом читает мои мысли». Мгновенно вспомнился Саша, считавший подобную метафизику и всякую мистику вообще абсолютной чепухой. «Сашенька, где ты?» — спросила себя Светлана и тотчас снова вернулась к происходящему.

По старой просеке, на заскрипевшем по траве брюхе заехала на «Жигуле» в лес, он был по-осеннему неподвижен и хмур, что справа, что слева тянулось серое мелколесье. «Здесь нормально?» — спросила Светлана. «Нормально», — ответил Орел.

Светка заглушила мотор, откинула дверцу.

С величайшей осторожностью с Ривсом на руках Анатолий выбрался из машины.

Место для могилы нашлось быстро: на поляне, у приметной зеленой елочки. Светка предложила, Толя согласно кивнул и отвернулся.

Лопата оказалась саперной лопаткой на короткой деревянной ручке. Опустив Ривса на землю, Анатолий взялся за дело. Копать приходилось трудно, на корточках, на четвереньках, он изнемогал, исходил потом, прерывался для продыха, но, глянув на пакет с Ривсом, снова брался за лопату. Ни разу не перебился на перекур; курила Светлана. Курила, смотрела на Орла, думала о великой преданности человека собаке, о смерти и бессмертии памяти, а также об Ольге, Саше, о себе и снова об Орле и Ривсе. Толя ее восхищал.

Яма была отрыта.

Орел опустился перед Ривсом на колени; вцепился в пакет и единым махом рассадил его надвое. Ривс спал на боку, в позе расслабленной, вполне себе мирной, и казался живым. Приложившись губами к любимой морде, Анатолий шептал собаке какие-то, только им двоим известные слова и, словно вслушиваясь в ответы, затихал надолго. Наконец разогнулся.

— Еще совсем теплый, — сказал, будто озвучил непреложный медицинский факт.

«Зачем он порвал пакет? — подумала Светлана. — В чем теперь хоронить?»

— Так сгорит скорее, — будто услышав ее, объяснил Орел. — Скорей земля его возьмет.

Стащив с себя длинный мохеровый шарф, выстелил им дно могилы и снова подошел к Ривсу.

Светлана хотела помочь — остановил ее жестом; сам поднял, сам перенес, сам навечно уложил друга на шарф.

Аккуратно подогнул собачьи лапы, длинным ухом накрыл приоткрытый напоследок жизни песий глаз.

Ломая спички, Светлана снова закурила.

Он погладил Ривса, сказал ему «спасибо» и сказал «прости», а потом сказал «спи» и, повернувшись к Светлане спиной, быстро взялся за лопату.

Когда все было кончено, тщательно, травой и палкой, очистил лопату от вязкой приставучей глины и молча пошел к «Жигулям». Остановившись у машины, еще раз, на долгую память, оглядел поляну и могилу Ривса у веселой зеленой елочки.

Сел за руль, дождался Светлану и, взвыв педалью газа, не разворачиваясь, двинул машину задом по просеке. Расшвыривая комья грязи, «Жигуль» вылетел на асфальт. Поехали в сторону Ленинского и долго молчали. «Ты сейчас куда?» — наконец спросил он. «Домой», — сказала она. «Нет, — сказал он, — не домой».

Светка повернулась в его сторону, увидела слезы у него на лице и ничего не сказала. Не знала, что говорить. Видела, ему плохо, ждала, когда станет легче. Ждала, когда сам объяснит, что значит его «не домой».

Он молчал долго. А потом заговорил быстро, короткими очередями.

— Я тебя прошу. Очень прошу. Помянем Ривса, по-другому просто нельзя. Заедем ко мне и — по рюмке. Да, Светлана?

«Да, — сразу сказала она себе. — Конечно, да». Другого ответа у нее не было. Хоронили Ривса, но все должно быть по-людски. Ольга, наверное, наготовила, ждет. Ольга знает, что она придет. Знает?

— Заедем, конечно, — ответила Светлана. — Оля знает, что я зайду?

— Ольги нет, — сказал Анатолий. — Ее нет. Мы с ней в разводе. Не спрашивай, потом расскажу Заедем? Закуска есть, выпивки — море.

Есть закуска и море выпивки. Первое и особенно второе было для нее, конечно, самым важным в жизни. Но то, что Ольги больше нет, — вот это была новость. Многое объяснялось. Его Ольга, красавица, которой он так гордился, его Ольга, с которой он со школы… И вдруг такой обрыв, Орел — один, Ольга сгинула. Чисто чеховская история. А сын, как же сын?

— А как же Петя? — спросила Светлана.

— Пока с ней… Я — один… И Ривс меня покинул. Так зайдешь?

В таком положении отказать старому приятелю в пустяковой, по сути, просьбе было бы очевидным с ее стороны свинством. С другой стороны, идти в дом к одинокому мужику, да еще и выпивать с ним с глазу на глаз было как-то неловко — в конце концов, можно по пути заскочить в какую-нибудь стекляшку, выпить, разбежаться, и все. «Я правильно рассуждаю?» — спросила она Сашу. «Абсолютно», — ответил Саша. «Саша, что мне делать? Идти или не идти?» — снова спросила она. «Не знаю. Соображай сама», — услышала она ответ и зависла в сомнениях. Соображать приходилось скоропостижно, сбивчиво, но ошибаться было нельзя.

— Зайду, — сказала она. — Немного времени у меня есть.

— Светка, — сказал он. — Ты настоящая.

Подъехали к его генеральскому дому, вошли в прохладный подъезд. Толя вызвал лифт и стоял перед ней взъерошенный, постаревший, с пятнами глины на брюках — такой не по-орлиному непрезентабельный, что Светке снова захотелось его пожалеть. Слов не нашлось, но желание промелькнуло, это она запомнила.