Убийство в Озерках - Мария Шкатулова

В остальном все шло своим чередом: днем Люська варила на зиму варенье и только хохотала, когда он начинал орать, что его совсем заели осы, потом, залепив нос кусочком бумаги, ложилась позагорать, а вечера (если, конечно, не приезжали ее подруги) проводила у соседей, через одну дачу, к которым ходила играть в бридж.

Если же подруги приезжали, то вся компания устраивалась с картами на верхней веранде, и Салтыкову еще приходилось подносить им чай и прочие напитки, изображая заботливого супруга.

Сам же он проводил день, лежа в своем любимом полосатом шезлонге на южной стороне участка, наблюдая за дачной жизнью и представляя себе всевозможные картины. И именно тогда, в один прекрасный момент, Салтыков начал догадываться, что ничего у него не получится.

Во-первых, нужно было уговорить Люську приехать на дачу в конце октября, потому что только в конце октября никого из соседей в поселке уже не будет. А сделать это непросто, потому что Люська терпеть не может дождь и размытые дороги и всегда просила ездить собирать яблоки и сгребать опавшие листья его одного. Но это, думал Салтыков, еще не самое страшное, потому что, в конце концов, он придумает, как выманить ее в Озерки. Гораздо труднее будет с Юргановым: ведь надо придумать какой-то предлог, чтобы не только удалить его с дачи, но и заставить туда вернуться в строго определенное время, которое совпало бы со временем убийства. А как все это осуществить — и Люську туда привезти, и Юрганова убрать, а потом вернуть — было совершенно непонятно. Не мог же он ни с того, ни с сего, сказать Юрганову: поезжай в город, погуляй, а к десяти часам возвращайся. Почему не мог? Потому что Юрганов скажет потом милиционерам: мол, меня отпустил хозяин. И придется ему объяснять, зачем отпустил, почему отпустил, отпускал ли раньше и так далее. Но опять же, не в этом дело. Если у него будет алиби, то наплевать ему на то, что подумает милиция. Проблема в другом. Проблема в том, что Юрганов просто-напросто не поедет в Москву, потому что делать ему там совершенно нечего: «по кинам» он не ходит, знакомых у него давно нет, а с теми, что были раньше, он не встречается — это Салтыков знал точно. Зачем же он поедет?

То есть, опять же, можно было выдумать какую-нибудь причину, которая заставила бы его это сделать, но уж больно тогда получалось громоздкое предприятие: и Люську привезти, и Юрганова удалить, и при этом еще все сделать, И самому в дураках не остаться. Нет уж, увольте, господа: ничего из этого не получится.

И Салтыков загрустил. Бренда скоро уедет, потому что кончается ее российский контракт, отношения у них в последнее время страшно напряглись, потому что для него самым важным в этих отношениях было то, чтобы ни одна душа о них ничего не узнала. Он должен быть чист как стекло, чтобы милиция ни при каких обстоятельствах не могла даже на секунду представить себе, что у него мог быть мотив. Все, на что имела право милиция, это Тоня. Тоню они не только могли, но и должны были найти, чтобы понять, какой он замечательный, любящий, преданный муж. А любовница… ну и что ж, что любовница? Они же тоже мужики, должны понять.

Бренда же все время терзала его своей страстью, ревностью, истериками, и ему приходилось тратить массу сил, чтобы удерживать ее хоть в каких-то рамках.

Во-вторых, надо было заставить Люську надеть цацки, которые он должен был для нее приобрести. А Люська (и он понимал это с каждым днем все более и более отчетливо) никогда не делает того, о чем он ее просит. И даже наоборот. Стоит ему ее о чем-нибудь попросить, как вдруг оказывается, что это по каким-либо причинам совершенно невозможно. «На той неделе хочу привезти на дачу мать», — говорил он, и тут же оказывалось, что она уже договорилась с Туровскими, а Туровских — целая куча, и они сразу займут полдома, и будет шумно, и вообще проблем с ними не оберешься, а переиграть это уже совершенно невозможно. Или: «Завтра, когда будешь в Москве, передай Потехину эти негативы: он зайдет в пять часов», — просил он и, как всегда, получал свое. «В пять у меня встреча в “Метрополе”,— отвечала она и добавляла: — Надо было спросить, прежде чем договариваться». «Какая еще встреча?» — ворчал он, но Люська только махала рукой.

В начале лета он купил ей серьги, на пробу. На пробу и для отвода глаз, чтобы она в самый ответственный момент не задала какой-нибудь дурацкий вопрос, вроде «Чего это ты вдруг?», и чтобы он, соответственно, не выдал себя дрожанием рук или внезапным покраснением лица — Люська была человеком проницательным. Конечно, догадаться она бы не могла, но нервы бы ему потрепала: «Что это ты краснеешь, как девушка?», или «У тебя руки трясутся, как у алкаша», или еще какую-нибудь гадость, на это она большой мастер. Или, может, ничего не спросит, а просто откажется их надеть — скажет, что к этому платью они не подходят, или фасон не тот, или цвет — с бабами вообще всегда куча проблем, а с такой, как Люська…

И что же? Серьги она взяла, посмотрела, оттопырив нижнюю губу и даже не надела. И (он все-таки хорошо ее знал) недоверчиво спросила: «Что это с тобой? Праздник, что ли, какой?» — «Почему праздник? Разве я не могу сделать тебе что-нибудь приятное просто так? Надень, дай посмотреть». «Потом», — ответила Люська, швырнула серьги на туалетный столик, а нацепила только вечером и почти сразу же сняла. «Не понравились, наверно», — подумал Салтыков и с сожалением вспомнил о потраченной сотне баксов.

Но это тоже было не все: оставались еще и «в-третьих», и «в-четвертых», и «в-пятых», и не было этому конца. Выходит, все зря?

Наконец, приехал Юрганов. Приехал на московскую квартиру, что тоже было очень некстати, потому что, увидев его двухэтажные хоромы, мог решить, что у него, Салтыкова, денег куры не клюют, и разинуть варежку: «Плати, мол, мне побольше за охрану твоей дачи». Приехал веселый, да к тому же с какими-то жалкими цветами, не то астрами, не то какими-то похожими: Салтыков в цветах не разбирался. «Это ты мне?» — спросил он как дурак, кивнув на цветы, и Юрганов рассмеялся: «Ты же все-таки не дама». Ничего, как известно, смеется тот, кто смеется последним.

Впрочем, тогда все обошлось более или менее благополучно: с Люськой Юрганов не встретился, потому что Люська оставалась на даче, и согласился вернуться в Москву через неделю — пришлось соврать, что сейчас на даче полно родственников. А о деньгах речь даже и не зашла.

Таким образом, он все-таки выиграл несколько дней на раздумья. А потом Люська опять сбила ему все карты, потому что, когда неделя прошла, заявила, что в Москву ей не хочется, а хочется еще «побыть на воздухе». И пришлось ему просить Юрганова подождать еще. И все это время он нервничал, сомневался, боялся, плохо спал, даже похудел, так раздражала его вся эта канитель…

Наконец, он отвез Люську в Москву, а сам поехал с Юргановым на дачу — показывать, как пользоваться отоплением, включать сигнализацию и так далее, а главное, чтобы, оставшись без Люськи, попытаться сосредоточиться и в последний раз примерить к обстоятельствам свои возможности. И, несмотря на дождь, Салтыков остался на несколько дней в Озерках. И оказался прав, потому что после Люськиного отъезда все стало складываться как по заказу, как будто дело было только за тем, чтобы она смылась и оставила его в покое.

— Слушай, старик, пятьсот рублей тебя устроят? — спросил Салтыков и даже покраснел, так неприлично ничтожной показалась ему самому эта сумма.

— Устроит, — ответил Юрганов и только скользнул по нему взглядом: видно, уж очень стало противно.

Салтыкову пришлось добавить:

— Продукты кое-какие мы будем тебе привозить: или я, или Люська, и вообще будем приезжать по очереди, так что скучно тебе не будет.

Юрганов тогда ответил, что скучно ему не бывает. Вероятно, имел в виду свое интеллектуальное превосходство. А потом неожиданно спросил, может ли он иногда отлучаться с дачи.

— Что значит — отлучаться? — спросил Салтыков и почувствовал, как у него подпрыгнуло сердце.

— Вот, например, тридцать первого октября мне надо будет на пару часов съездить в Москву.

— Почему такая точность, старик? Почему именно тридцать первого, а не тридцатого?

— Нет, именно тридцать первого. Поздравить человека с днем рождения.

— A-а, — протянул Салтыков, — кого-то из наших?

— Нет, — ответил Юрганов и больше ничего объяснять не захотел.

— Смотри, старик, если ты гарантируешь, что вовремя вернешься и не оставишь дачу на ночь — ради Бога… Если же нет, я приеду и сам посторожу, это не проблема. Когда тебе надо — утром, вечером?

Но Юрганов, который, сам того не ведая, уже подошел к краю ловушки и даже заглянул в нее, но ничего не разглядел, потому что был слеп как крот, заверил его, что уедет совсем ненадолго («часа на полтора, на два максимум») и вернется восьмичасовой электричкой, то есть в девять пятнадцать будет уже на даче.