Изгиб дорожки – путь домой - Иэн Пэнман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самому Фэи такая трансформация стиля казалась подлинным героизмом. Он утверждал, что классические номера ему наскучили, и настаивал, что их написание с самого начала было большой ошибкой (а само раннее творчество окрестил «космическим сентиментализмом»). Искусство должно быть воплем, исторгнутым из груди, а не эстетичным, хоть и затейливым, плодом сублимации: такова была его новая психоэстетическая позиция. Верил ли он в это на самом деле или просто искал способ сохранить лицо в свете того, что больше не мог исполнять свой мелодически сложный материал из 1960‐х? Некоторые из тех, кто близко общался с Фэи в последние годы его жизни, считали, что он не хотел признавать, что больше не мог ориентироваться в своих старых рагах и сюитах; по словам других, Фэи чувствовал, что должен дать своей ершистой молодой аудитории что-то в должной степени «радикальное». Как ни парадоксально, та самая ершистая юная публика сочла его подражание модной дроун-музыке неоригинальным и однозначно отдала бы предпочтение душеспасительной красоте его старых произведений. Кроме того, некоторые из нас были добрее, чем могли бы быть, когда рецензировали вышедшие в те годы компакт-диски Фэи; правда в том, что музыка, которую они содержат, лучшим его работам в подметки не годится.
Чтобы еще больше запутать и без того запутанную ситуацию, в 2000 году Фэи опубликовал квазимемуары, в которых обвинил своего отца в насилии. По его словам, он слишком долго игнорировал эти болезненные воспоминания; именно поэтому он считал свои великолепные творения 60‐х и 70‐х годов халтурой, плодами душевного раздрая. (Странное дело – а может, как раз наоборот, – но в 1994 году Фэи выпустил сборник под названием «The Return of the Repressed» – «Возвращение вытесненного».) Ясности также не добавлял тот факт, что книга Фэи представляла собой туманную смесь полузавуалированных воспоминаний, воскрешенных фантазий и художественного вымысла. (Следует отметить, что в 80‐е и 90‐е годы ходило много разговоров о скандалах вокруг так называемого сатанинского ритуального насилия, а также о весьма неоднозначной теме «восстановленных воспоминаний».) Истинность неожиданно всплывшего заявления Фэи о насилии со стороны отца остается под вопросом – но в конечном счете ситуация, как ни крути, безрадостная. До написания своих обличительных мемуаров он, кажется, никому не делал ни единого намека о существовании подобных проблем: ни друзьям, ни партнерам, ни членам семьи. Как и в случае с не то смелым, не то ленивым обращением Фэи к дроун-музыке, здесь его старые фанаты тоже по-прежнему расходятся во мнениях; некоторые считают, что эти шокирующие откровения вышли в подозрительно удачное время и оправдывают его собственное плохое поведение.
Действительно, в последние годы Фэи был практически невыносим. (Он умер в 2001‐м в возрасте 61 года от осложнений во время операции на сердце.) Перед нами персонаж, знакомый всем по многочисленным биографиям рок-музыкантов: ленивый, но деспотичный великовозрастный ребенок, который ожидает, что мир будет крутиться вокруг его августейшей особы; он беспомощен перед лицом необходимых перемен, зато за застарелые привычки цепляется с ослиным упрямством – и увязает в полузабытых представлениях о сексе. Ближе к концу своей книги (пока что единственной существующей биографии Фэи) Ловентал приводит неприятное описание того, как Фэи оказывал молодой поклоннице знаки внимания, граничившие со сталкингом. Поздний Фэи – одна из таких фигур, о которых не может быть единого мнения; как человек он может казаться столь же мелочным и эгоистичным, сколь возвышенной и потусторонней кажется нам его лучшая музыка. Продолжать наслаждаться творчеством старых кумиров (как правило, мужчин) может быть трудно, когда слышишь рассказы об их из ряда вон выходящей нравственной распущенности. (Заявления о том, что покойный фолк-музыкант Джон Мартин, возможно, периодически избивал жену, отравили его невероятно нежную музыку в глазах многих бывших поклонников.) Но в некоторых случаях выходит так, что обескураживающие, безобразные факты из биографии артиста только усиливают наш трепет перед грубой красотой его работ. Можно предположить, что музыка есть то единственное поле, где эти в высшей степени несовершенные души могут увидеть очертания светлого образа лучшей жизни и хотя бы вскользь прикоснуться к ним.
Ребяческие истерики и пагубная наркозависимость – удручающе распространенные в биографиях музыкантов мотивы; в случае Фэи аспекты его плохого поведения указывают, возможно, на более глубинные проблемы. Принадлежавшие к фолк-ривайвлу современники Фэи были безукоризненно нравственны, но музыку их слушать было чуть менее увлекательно, чем часами смотреть, как сохнет краска. Что лучше: терпеть плохое искусство ради безупречной идеологии, которую оно продвигает, или продолжать замирать от восторга перед изысканным искусством, созданным ужасными людьми?
Что до изысканного искусства самого Фэи, то бóльшая часть его дискографии сейчас снова переиздается на виниле. Он продолжает заманивать в свои сети и изумлять новых слушателей (часть из которых даже еще не родились, когда Фэи умер), голодных до такой фолк-музыки: достаточно изящной и в то же время с дьявольщинкой, но никогда не милой, напыщенной или скучной. Многие из этих новых поклонников того же возраста, что был я сам в 1979 году, когда брал интервью у Фэи – одного из первых музыкантов в моей профессиональной карьере. Тогда я не мог до конца поверить, что мы вообще находимся в одной комнате. Если бы в те годы я знал, как употребляется это слово, я бы, наверное, назвал его «маэстро». Он был вежлив, словоохотлив и поразительно красноречиво высказывался по широкому кругу музыкальных и внемузыкальных тем.
Тихий кустарный дебют, забвение в эпоху панка, постгранжевое возрождение и, наконец, вопиющая история о пережитом в детстве насилии – для скромной на первый взгляд биографии карьера Фэи прошла по удивительно эпичной траектории. Фэи, которого я встретил в Лондоне в 1979 году, носил профессорский твидовый костюм, был спокоен, бодр духом и предупредителен до
