Неизбежное зло - Абир Мукерджи

наполнил кокосовым маслом для лампы, набор тонких приспособлений: одни использовались при скручивании опиума в шарик, другие – для выскребания нагара из трубки. И наконец, опиумная игла, без которой процесс приготовления сырца пойдет насмарку.

Я наполнил маслом резервуар лампы, поместил в лампу фитиль. Поджег его и накрыл стеклянным колпаком. Из крошечного отделения в чемодане я извлек шарик опиума-сырца, добытого в вещах террориста, и насадил на кончик иглы. Опустившись на колени, поднес шарик к пламени и принялся подражать движениям, которые сотни раз наблюдал в Чайнатауне.

Шарик размягчался и становился вязким по мере того, как я крутил и растягивал его над пламенем. Волна восторга накрыла меня. Я делал это, я готовил О, превращал его из обычной материи в волшебную. Подобно алхимику, преобразующему простой металл в золото, я ощущал, как тайны вселенной открываются мне.

А потом что-то изменилось.

Что-то пошло не так. О начал тлеть, а затем обугливаться. Я ломал голову – неужели я что-то забыл? Какой-то принципиально важный этап процесса? Держал О слишком близко к пламени? Я попытался сменить технику, но понял, что все бесполезно. О горел, но не курился. Я торопливо затолкал его в трубку и уложил ее на подставку в надежде спасти хотя бы немного драгоценных испарений. Поднес трубку к губам и вдохнул.

Горький горелый дым.

Сердце мое упало.

Я уронил трубку, опустился на пол рядом с ней и спрятал лицо в ладонях. Мгновение спустя тело скрутила судорога боли.

Не знаю, сколько я так пролежал, но к тому моменту, как смог пошевелиться, опиумная лампа уже погасла. Острую боль сменила тупая ноющая ломота и пульсация в голове.

Я встал, в тусклом свете керосиновой лампы с трудом поднял трубку. Вытряхнув содержимое, уставился на остатки почерневшего ломкого шарика О. Я раскрошил его в ладони, подошел к окну и выбросил прах в безветренную ночь.

Девятнадцать

Понедельник 21 июня 1920 года

Уснул я только перед рассветом. Во время войны я научился сохранять работоспособность, отключаясь всего на два-три часа, и это вошло в привычку, которую мне с тех пор пришлось поддерживать. В Калькутте пробуждение вообще не было проблемой. Любой, кто провел там хоть одну ночь, скажет, что сам город будит вас, обрушиваясь на все органы чувств разом: крики петухов и лай бродячих собак, вонь канализации, клопы, пирующие на вашей плоти. С таким набором нет никакой нужды заводить будильник.

В Самбалпуре все иначе. Здесь тише и пахнет приятнее, но у всего есть свои изъяны. Тишина означала, что я, скорее всего, проспал и солнце уже высоко.

Гриппозные симптомы мстительно вернулись: пульсирующая боль в голове, слезящиеся глаза. Я бы с радостью отдал месячное жалованье, только бы не вылезать из постели еще часок, но потом вспомнил про Голдинга. Мы договорились встретиться в восемь. Бросил взгляд на часы. Они остановились без четверти три.

Я выволок себя из кровати, натянул штаны и рубашку, метнулся к двери и вниз по лестнице. Часы в холле показывали без десяти восемь. С облегчением выдохнув, я вышел во двор разыскивать бухгалтера.

Небо затянули облака, в воздухе ни ветерка. Слуга-индиец в белой рубахе и тюрбане ровнял граблями щебенку около ворот.

– Вы видели мистера Голдинга?

– Джи[63], сахиб, – улыбнулся он. – Голдинг-сахиб очень хороший человек. Он вчера приходить.

– А сегодня утром вы его видели?

– Нет, сахиб, – покачал он головой.

Я подошел к воротам, закурил и принялся ждать. Спустя двадцать минут духота и головная боль стали просто невыносимы, и я вернулся в дом. Бухгалтера не было. Мог опаздывать, но он не был похож на человека, который когда-либо опаздывает. Я бы скорее ожидал, что он явится раньше срока, особенно учитывая, как страстно он вчера желал сбросить какое-то бремя с души. С другой стороны, он порядком перебрал. Может, протрезвел и передумал. А может, спит с похмелья. Как бы то ни было, так легко ему не отделаться. Я намерен допросить его сегодня, нравится ему это или нет.

* * *

Несокрушим завтракал в столовой.

– Не видели Голдинга? – спросил я.

– Боюсь, нет, сэр. А он не появился?

– Похоже, нет.

– Вчера вечером он довольно много выпил. Возможно, позабыл?

– Возможно. – Я налил себе кофе из кофейника, стоявшего на столе, и сел напротив.

Мы услышали, как во двор въехала машина, и минуту спустя вошел полковник Арора.

– Не разделите с нами завтрак, полковник? – предложил я.

– Благодарю, нет.

– Вы случайно не встретили по пути мистера Голдинга? У нас с ним было назначено свидание в восемь часов. Может, в здешнем захолустье у людей более свободные представления о времени, – с надеждой добавил я.

Полковник саркастически хохотнул:

– Только не у мистера Голдинга. Он всегда чрезвычайно пунктуален.

– А отчего вы прибыли так рано? Я думал, мы встречаемся в девять?

– Наверное, научился у вас, англичан. – Он усмехнулся и сменил тему: – Итак, я прибыл с приглашением. Сегодня вечером состоится небольшой поминальный вечер. Его Величество махараджа желает, чтобы вы присутствовали. Я пришлю за вами автомобиль в семь часов.

– Отлично, – согласился я и посмотрел на часы. Голдинг опаздывал уже на полчаса. Кажется, он вообще не придет. – А где кабинет Голдинга?

– В Гуляб Бхаване, – сказал Арора. – Этажом ниже вашего.

– В таком случае мы можем ехать. Может, застанем его там. Так или иначе, у нас гора дел и нужна ваша помощь, полковник.

Тонкая улыбка тронула его губы:

– К вашим услугам.

* * *

Через сорок минут мы уже входили в свой временный кабинет с видом на сад. По пути заглянули было к Голдингу, но дверь оказалась заперта. Мне оставалось только любоваться тем, как Несокрушим и полковник обсуждают список лиц, которых мы желали допросить.

– И речи быть не может! – с негодованием воскликнул полковник. Он вскочил на ноги, возвышаясь над Несокрушимом. – Принц Пунит – ладно, это можно устроить, но вдова Адира, принцесса Гитанджали, это противоречит всем протоколам. К махарани и принцессам, даже к королевским наложницам, нельзя приближаться, и особенно вам, Уиндем.

– Мне? – удивился я.

Полковник уселся на место, сложил ладони.

– За две сотни лет, что мы имеем дело с британцами, мы вынуждены были принять многое, но есть нечто, остающееся нерушимым, – святость зенаны. Не только в Самбалпуре, но во всех княжествах. Женщины правителя должны оставаться в чистоте. Покойный принц был мне не только повелителем, но и другом. Тем не менее я не стал бы просить у махараджи позволения, чтобы вы допрашивали принцессу благородной крови, даже если бы думал, что это она убила