Николай Вавилов - Владимир Георгиевич Шайкин

сады, рощи. В сопровождении местных жителей экспедиция вернулась к железной дороге, а отсюда отправилась в Дамаск.

Отослав посылки с образцами в Ленинград, Вавилов поспешил в северную Сирию, по направлению к Месопотамии. Бесконечно тянулись поля пшеницы. Обрабатывали их тут романским бороздильным плугом, не оборачивая пласта, молотили хлеб деревянной доской с вбитыми в нее кремнями, мякину от зерна отвеивали лопатой. Сеяли хлеба здесь в основном с осени — и твердую пшеницу, и двухрядный ячмень — как озимые. Это удивило.

Вот и Евфрат. Великая долина, где когда-то зародилась и процветала ассиро-вавилонская культура. Теперь здесь занимались хлебопашеством почти без полива. Лишь там, где протекали небольшие речушки, были установлены чигирные колеса, подающие воду на поля.

Из Алеппо вернулись в Бейрут, а оттуда пошли к северу, к Латакии, в горы Ливанские.

В ожидании визы в Египет и Абиссинию Вавилову пришлось пробыть два месяца в Палестине, путешествовать по Трансиордании. Как-то по предложению палестинских агрономов он согласился прочитать лекцию о происхождении культурной флоры этой страны. Собралось до трехсот человек, некоторые приехали даже из других городов. Должен был прибыть и сам директор департамента земледелия Сойр, поэтому Николай Иванович настроился выступать по-английски. Но Сойр приехать не смог.

На каком языке лекция будет доступнее для аудитории? «Я мог говорить на немецком и французском, — вспоминал он потом, — голосование, однако, показало, что наиболее приемлемым является русский язык, на котором и было сделано сообщение…»

И еще одно любопытное свидетельство: «Нам надо было вручить рекомендательное письмо. Дойдя до указанного дома и постучавшись, мы стали просить открыть дверь, естественно, начав с английского языка. Ответа не последовало. Мы перешли на немецкий язык, полагая, что при близости еврейского языка с немецким нас поймут. Этого не случилось. Мы перешли на французский язык, и опять был тот же «успех». Перейдя поневоле на русский язык, мы наконец были поняты, дверь открылась, и нам посоветовали вообще в Палестине говорить на русском языке».

И еще: «Сельскохозяйственная опытная станция в Тель-Авиве оказалась при ознакомлении первоклассным научным учреждением, с большими научными силами, собранными со всего мира. В одной лаборатории разговор шел на английском, в другой — на русском, в третьей — на немецком, в четвертой — на французском языках.

Работы Тель-Авивской опытной станции быстро позволили наметить наиболее рациональные типы ведения хозяйства. Естественно, что первым желанием было перейти к европейскому оборотному плугу типа «сакка». Однако испытания станции показали, что в этом отношении арабский или романский бороздильник незаменим. Для большей продуктивности его поставили на колеса. Оборачивание пласта здесь применяется только на тех участках, где земля чрезмерно засорена; там же, где она достаточно культурна, оборот пласта излишен, и обычный романский плуг-бороздильник для ее обработки вполне удовлетворителен».

Вместе с агрономом Эйтингеном экспедиция направилась в обширную плодородную долину реки Эхдральона. Там были обнаружены заросли дикой пшеницы в смеси с ячменем, которые резко отличались от собранных у Хорана.

Около старой Яффы осмотрели апельсиновые рощи, где все выполнялось на высоком научно-техническом уровне: уход за деревьями, полив, внесение удобрений, борьба с болезнями и вредителями. Особой урожайностью и вкусом плодов отличался сорт «шамуди» — по-видимому, вегетативная мутация, как отметил для себя Вавилов.

А за Иорданом, в Трансиордании, на равнине до горизонта раскинулись посевы пшеницы и двухрядного ячменя. Собранные здесь образцы тоже существенно пополнили коллекцию засухоустойчивых злаков.

В СТРАНЕ «ПРЯМОГО СОЛНЦА»

27 ноября 1926 года по пути в Италию с парохода «Милано» Николай Иванович писал Елене Ивановне: «Начал штудировать Абиссинию и обдумывать вероятность прямого проникновения туда через Эритрею… Вся трагедия в том, что эта страна не имеет нигде представительств, а сама окружена пятью странами, для которых советский паспорт, как волчий билет… Попасть же в Абиссинию прямо необходимо, так как средиземноморский центр оказался для хлебных злаков весьма сомнительным. И по интуиции, да и по обрывкам фактов чувствую, что там решится многое».

А спустя почти месяц из Болоньи: «…не выйдет, буду пытаться попасть хотя бы в Эритрею. Идет дело ва-банк. Но колебаний у меня нет. Я должен это сделать».

Телеграммы и письма, посланные правительству Абиссинии из Парижа и Рима, оставались без ответа. Совсем потеряв веру в то, что удастся отсюда получить визу на въезд, Вавилов решается ехать в итальянскую колонию Эритрею, находящуюся рядом. Визу туда дали. Одновременно он возбудил ходатайство и о выдаче транзитной визы для проезда через Французское Сомали. Французский консул в Риме, полистав паспорт ученого и обнаружив в нем визы в Тунис, Алжир, Марокко и Сирию, разрешил въезд и в Сомали, предупредив, однако, что это отнюдь не гарантирует въезда в Абиссинию.

Заручившись визами в Эритрею и Сомали, Вавилов все же рискнул поехать в январе 1927 года в Восточную Африку.

Волнуясь, сошел он вместе с директором департамента земледелия острова Мадагаскара Карлем в гавани Джибути с французского парохода на берег Аденского залива и направился к французскому капитану на регистрацию. Тот был изумлен появлением здесь первого советского профессора, однако все же решился и взял у него паспорт «на предмет получения подписи губернатора». И — завел разговор о революции, одобрительно прибавив, что «дело пойдет», исходя, по-видимому, из опыта своей отечественной революции.

А консул Абиссинии сообщил с улыбкой, что «печати французского губернатора Сомали вполне достаточно для свободного въезда в Абиссинию». Вот это подарок судьбы!

Лишь дважды в неделю ходил поезд из Джибути в Аддис-Абебу. Поэтому, чтобы не терять времени, отправились в окрестные деревни. Вавилова и Карля сопровождали голые черные ребятишки. Дома — убогие шалаши, крытые рогожами и циновками. Около деревни паслись овцы и козы. Очень своеобразные: козы — стройные, с гладкой темной кожей, а овцы — курчавые, короткошерстные…

Наконец Вавилов сел на поезд и отправился во Внутреннюю Абиссинию. Когда поезд остановился и, похоже, надолго, в Диредаве, в полусотне километров от Харара, крупного земледельческого района, Вавилов предпринял «местную» экспедицию: быстро, «без всяких формальностей» снарядил небольшой караван и провел десятидневное путешествие вокруг города Харара. Время для сборов оказалось самое удобное — хлеба как раз созрели.

Находки превзошли все ожидания! На полях царила невероятная пестрота разновидностей. «Впервые здесь пришлось собрать фиолетовую пшеницу, оригинальный черный ячмень, хлебный злак тэфф, напоминающий мелкое просо. Все здесь было поразительно своеобразно, начиная с оригинального плуга в виде гвоздя и невиданных мною в других странах сельскохозяйственных орудий… Пшеница оказалась представленной изумительным разнообразием форм. Собрав большое количество образцов семян и отправив первые тридцать ящиков из Диредавы в Ленинград, я направился в Аддис-Абебу», — вспоминал потом