Я – Товарищ Сталин 2 - Андрей Цуцаев

через агента, внедрённого в их круг. Иностранные связные — в Каире, Варшаве, Токио, но мы ищем их следы в Москве. Допросы продолжаются, они дают новые имена, тайники, маршруты.

Сергей кивнул, его пальцы постучали по столу:

— Хорошо поработали, товарищ Бокий. Шпионы, я вижу, у нас везде: в обкомах, райкомах, наркоматах. Вычищайте их всех. Усиливайте слежку, проверяйте каждого, кто работает с бумагами, каждый кабинет, каждый тайник. Доложите мне результаты.

Бокий кивнул и вышел оставив Сергея одного.

Он думал. Действительно ли иностранные разведки так глубоко проникли в сердце советской страны, или Бокий водит его за нос⁈ Когда, в своем времени, он читал про чистки 30-х годов прошлого века, он считал это паранойей Сталина и перегибами Ягоды и Ежова. Сейчас он был в растерянности. Надо будет проверить, так ли верно то, о чем говорит ему Бокий. Ежова и Ягоды уже не было, но он не доверял и другим.

На Лубянке допросы продолжались. Пётр Иванов, сломавшись под давлением, назвал ещё одного связного — Алексея Смирнова, 37-летнего машиниста, который передавал немцам списки сотрудников. Его голос дрожал, пот стекал по лицу, руки подписывали протокол, выдавая тайники на Арбате.

Елена Соколова сидела на стуле, её лицо было бледным, как мел, она шептала о японском агенте, чьё имя она не знала, но следователи требовали деталей.

Николай Зотов, рассказал о тайнике на Сретенке, где хранились рубли и шифровальный блокнот, его голос дрожал от страха. Анна Петрова, в слезах, подписала протокол, признав, что брала деньги через курьера на Таганке, её пальцы дрожали, бумага пачкалась чернилами. Дмитрий Кузнецов, его лицо было белым, как мел, назвал ещё одного — Ивана Фролова, секретаря обкома, его голос дрожал от страха, а глаза молили о пощаде.

Аресты продолжались, и каждый новый допрос раскрывал новые нити шпионской сети. Бокий, вернувшись в свой кабинет, просматривал протоколы, его пальцы листали страницы, где каждое слово было уликой. Он знал: сеть предателей была огромной, но ОГПУ вычистит её.

В это же время в Москву прибыл новый немецкий разведчик, Карл Вольф, офицер Абвера 32-х лет, под видом Александра Петрова, русского инженера из Ленинграда. Его поддельный советский паспорт, изготовленный в Берлине, был безупречен: фотография, где его короткие светлые волосы были зачёсаны назад, серые глаза смотрели прямо, а тонкий шрам на виске был искусно ретуширован, и не вызывал подозрений. Карл вышел из поезда на Белорусском вокзале. Он шёл по платформе, его серое пальто развевалось, портфель с двойным дном, где лежали шифровальные блокноты, карандаш и запасные чернила, сжимался в руке. Его шаги были уверенными, но взгляд — настороженным, он изучал лица вокруг, выискивая те, которые могли следить.

Москва октября 1935 года предстала перед ним как лабиринт, полный опасностей и возможностей. Улица Горького, бурлила: трамваи звенели, их колёса скрипели по рельсам. Витрины магазинов, покрытые тонким слоем инея, сияли тусклым светом, их стёкла отражали фонари, прохожих, проезжающие телеги. Кафе манили теплом, запахом чая, ржаного хлеба и табака. Арбат, с его узкими переулками, был пропитан ароматом свежей выпечки из пекарен, дыма от дровяных печей, звоном самоваров. Рынки на Яузе и Таганке гудели: торговки в цветных платках кричали, их прилавки были завалены рыбой, яблоками, капустой, луком, их голоса тонули в скрипе телег, ржании лошадей, криках газетчиков. Театры на Таганке и Сретенке сияли, их вывески привлекали внимание, а оркестры играли Чайковского. Переулки, узкие и тёмные, тонули в густом тумане, их фонари дрожали в лужах, отражая тусклые блики, пропитанные сыростью и угольной гарью. Карл поселился в маленькой квартире на Арбате, где стены были тонкими, а соседи — любопытными, но его легенда была простой: он инженер, приехавший на работу в наркомат тяжёлой промышленности. Квартира пахла сыростью, табаком, старым деревом, единственное окно закрывали тяжёлые шторы, пропитанные пылью. Его радиопередатчик, спрятанный в чемодане с двойным дном, ждал своего часа, его провода были аккуратно свёрнуты, антенна сложена, чтобы не привлекать внимания. Ночью, когда Москва засыпала, он проверял передатчик, его пальцы дрожали от холода, но движения были точными, как у часовщика.

Его мысли, крутились вокруг задания. Он вспоминал своё прошлое в Германии, где каждый день был шагом к этой миссии. Родился он в 1903 году в Мюнхене, в семье школьного учителя, в чьем доме было очень много книг. В 1920-х Карл служил в рейхсвере, где освоил стратегию, маскировку, и умение читать людей, как открытую книгу. Его командир, капитан Ганс Шульц, заметил его острый ум и знание русского языка, выученного от эмигрантов-белогвардейцев, живших в Мюнхене. Способность к быстрому изучению языков была оценена руководством. И вскоре Абвер завербовал Карла, увидев в нём идеального агента: хладнокровного, расчётливого, с безупречной памятью. Его куратор, майор Фридрих Мюллер, обучал его шифрам и конспирации. В Берлине Карл жил в скромной квартире на Курфюрстендамм, где пахло кофе, сигарами, и свежей бумагой. Ночи он проводил за изучением карт, шифров, документов, его пальцы листали страницы, глаза горели от усталости, но разум оставался ясным. Его первая миссия в Варшаве в 1933 году увенчалась успехом: он добыл списки польских дипломатов, их контакты, маршруты. Теперь Москва — город, где каждый шаг был игрой с судьбой. Карл вспоминал Берлин: кафе с запахом штруделя, яблочного пирога, ванильного крема; улицы, полные людей, в шляпах и пальто; свою сестру, с русыми волосами и тёплой улыбкой, которая ждала его писем, её голос звучал в его памяти, мягкий и полный надежды. Москва была чужой, холодной, её улицы пахли сыростью, углём, и каждый шаг мог стать последним.

Карл действовал с предельной осторожностью, избегая лишних контактов. Его мир был ограничен двумя связными, которых он подкупил, чтобы получить данные. Он не следил за людьми, не подслушивал, не взламывал замки — всё, что ему нужно, приносили подкупленные информаторы. Его встречи были краткими. Он знал: ОГПУ близко, их агенты ходили по улицам, а наметанный взгляд ловко выделял в толпе подозрительных граждан.

Вечером 15 октября, в чайной на Горького, Карл встретился с первым связным, Еленой Соколовой, 30-летней стенографисткой московского обкома. Карл сидел за угловым столом, его серое пальто висело на спинке стула, серые глаза скользили по залу, выискивая угрозу. Его пальцы сжимали стакан с чаем, пар поднимался к лицу. Соколова вошла, её серый платок был влажным от дождя, лицо бледным, глаза бегали, отражая свет лампы, её пальцы нервно теребили сумку, где лежали бумаги. Она села напротив, её голос дрожал, едва слышный над гулом