Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

двор. Конь его стоял, нетерпеливо поводя ушами и ударяя правым копытом по булыжникам, которыми был вымощен двор. Из-под подкованных копыт изредка вылетали искры. Шевригин вскочил в седло и неспешной рысью направился во дворец герцога Сорского, где его, несомненно, уже заждались.

Глава восьмая

ПРИ ДВОРЕ

Встречу с папой Истоме назначили на двадцать восьмое февраля. С утра он оделся в русское платье, приготовил поминок малый — пару русских соболей, что тащил за собой через всю Европу, и сел — ждать. Немного его смущало, что соболей захвачено так немного, да ничего не попишешь, путь в Рим был кружным, тяжёлым, опасным — вон, даже несмотря на все осторожности, дважды на разбойников попали. Много поминков вести — только утяжелять дорогу, да что они в пути пропадут — очень вероятно.

Вскоре пришёл гонец от папы, и Истома с Паллавичино, севши в карету: на коне гончику великого царя к чужому двору ехать неуместно, — отправились к папе. Когда они уже подъезжали к Ватикану, Истома думал, что Папский дворец поразит его воображение похлеще Дворца дожей, — сердце католического мира, как-никак. Но оказалось, что всё совсем не так. Апостольский дворец выглядел довольно скромно, хотя и превосходил любое каменное строение в Москве. А вот собор Святого Петра — это да! Истома едва не вывернул шею, когда карета проезжала мимо. Но кучер не стал замедлять ход, да и сам Истома понимал, что не об этом сейчас надо думать. Бог даст — разглядит он храм и снаружи, и изнутри.

У входа во дворец их встретил высокий итальянец в красном одеянии, из чего Истома заключил, что перед ним — католический архиепископ, или кардинал.

— Кардинал Комо, — перевёл слова встречающего Паллавичино, — приветствует гонца великого властителя севера и просит пройти с ним на аудиенцию к папе.

Они прошли коридорами и оказались в зале для приёма иноземных послов. Папа в торжественном облачении сидел на троне. Вокруг толпились десятка полтора придворных. Истома остановился в нерешительности, не зная, как приветствовать понтифика. Кардинал Комо подбодряюще улыбнулся, и Паллавичино тут же перевёл его слова:

— Папа извещён, что ты не владеешь знаниями относительно правил поведения гонца иноземного властелина у престола наместника святого Петра, поэтому он всемилостивейше допускает любую вольность.

"Будь что будет", — подумал Истома и, выступив вперёд, положил перед папским троном соболей. Маленькая связка драгоценных шкурок в огромном зале выглядела убого, но Истома сделал гордое лицо и отступил на шаг, доставая из сумки письмо. Папа, приподняв полу длинной накидки, выставил из-под неё башмак с вышитым на нём крестом с тремя перекладинами.

— Целуй, целуй башмак, — зашептал Паллавичино, не дожидаясь слов кардинала.

Но Истома только улыбался, глядя прямо в глаза понтифику. Возникла неловкая заминка. Папа, видя, что русский не торопится прикладываться губами к его обуви, ласково улыбнулся и засунул ногу под накидку. Привезённые этим грубияном предложения куда значимее, чем доскональное соблюдение придворного этикета. Рядом с Истомой облегчённо вздохнул Паллавичино. Истома, сделав несколько шагов вперёд, с поклоном протянул письмо. К нему тут же приблизился средних лет монах в рясе, с крючконосым лицом, седеющими чёрными волосами, большими залысинами и умными проницательными глазами и, взяв письмо, передал его папе. Григорий Тринадцатый, приняв у Поссевино послание от царя Ивана, кивнул, сохраняя на лице благосклонную улыбку. Затем сломал печать и углубился в письмо. Истома стоял, не понимая, что ему делать.

Наконец папа закончил читать и произнёс:

— Почтенный гонец, есть ли что-то, что ты мог передать нам на словах?

— Нет, велено сказать, что там указано всё, — заученно ответил Истома.

Папа снова кивнул:

— Я знаю, что ты говоришь на латыни. Насколько свободно ты это делаешь?

Истома наморщил лоб:

— Я могу кое-как говорить и понимать, если собеседник будет не очень скор в речах.

— Хорошо. Тогда прошу воспользоваться нашим гостеприимством. Тебе разрешается ходить где угодно и знакомиться с творениями наших художников и скульпторов. Герцог Сорский проводит тебя.

Вот же ж! Утром, когда Истома готовился к приёму у папы, он думал, что герцог потерял к нему интерес, но, оказывается, этот содомит выклянчил у родителя право знакомить русского со здешними красотами. Придётся терпеть по крайней мере до возвращения во дворец. А там — лучше он пойдёт пьянствовать с Орацио и Джованни, чем станет терпеть общество этого неприятного человека, будь он дважды герцог и трижды сын своего папы.

А посмотреть во дворце действительно было на что, да только Истома мало внимания обращал на картины, коими увешаны были стены дворца, и на стоящих перед входом в каждое помещение, а то и просто в коридоре голых мраморных мужиков и баб.

Герцог попытался взять Истому под руку, но тот, предвидя это, ловко увернулся и положил руки на эфес сабли, сделав подобные попытки неуместными. Паллавичино топал следом, изредка переводя герцоговы реплики. Так они бродили довольно долго, пока к ним, наконец, не подошёл тот черноволосый с залысинами монах, что принял у Истомы царёво послание.

— Папа внимательно изучил послание царя Ивана, и оно его очень заинтересовало, — доброжелательно произнёс он, — но нам предстоит немалая работа, прежде чем мы решим, как будет лучше помочь твоему государю к обоюдному довольству. Поэтому просто ешь, пей, веселись. Когда мы будем готовы ответить, тебя известят об этом. Если в чём-то возникнет хоть малейшая надобность, прошу в любое время заходить ко мне. Меня зовут Антонио Поссевино. Отец Антонио. И нам предстоит дальняя совместная дорога.

Истома кивнул и поклонился монаху. Тот наклонил голову в ответ и удалился. Теперь можно было покинуть дворец. Истома в сопровождении герцога уже направился к выходу, как на глаза ему внезапно попался Джованни. Бедный астролог, который внезапно увидел своего недавнего собутыльника в компании двух могущественнейших людей папского двора, застыл в изумлении. Он, судя по грустно висящему лиловому носу, пребывал в состоянии глубокого похмелья, сумев накануне напиться и без участия Истомы.

Шевригин, скользнув по нему взглядом, сделал вид, что не узнал астролога. И только взмолился в душе, чтобы разговорчивый пьяница не проболтался во дворце, что русский гонец прекрасно говорит по-итальянски. Поссевино и герцог Сорский, понятно, в круг его знакомых не входят, но… но всё-таки… Слушок пойдёт — а вдруг да дойдёт до святейших ушей или до кого-то, в чьи обязанности входит приём русского гонца. Конечно, ему лично это ничем не грозит, но собирать, как велел Андрей Щелкалов, все сведения о папском дворе, об иных государях посланниках и о том, кто с кем