Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

— Ах, да, — спохватился Орацио, — они на этот раз были очень вежливы, ведь я не занимал их места. Спросили, кто ты и где тебя найти. Только теперь их было трое. Третий, которого я не знаю, выглядел как исчадие ада: его лицо изуродовано шрамами, а взгляд… Думаю, такой взгляд бывает у ангелов смерти, пришедших на землю за душами грешников.

— Что ты им сказал?

— Я? Правду. Сказал, что ты, кажется, иноземец, да они и сами это видели по одежде. Что тебя я раньше не знал и где найти тебя — тоже не знаю. Думаю, они удовлетворились моими ответами.

— Хорошо. Если они будут тебе мешать — скажи мне. Думаю, я смогу с ними справиться.

— Что ты, что ты, — забеспокоился Орацио, — ты же привык к открытому, честному бою, а это — убийцы. От них можно ожидать чего угодно, и подлый удар в спину у них не считается зазорным.

— Мне не впервой встречаться с разбойниками, — коротко ответил Истома.

На кровати сквозь сон что-то промычал Джованни. Шевригин посмотрел на него и засобирался:

— Пора мне. Буду в воскресенье. — Он улыбнулся. — Ты уж, друг, проследи, чтобы Джованни не набрался до моего прихода.

— Хорошо, — кивнул художник.

— А там — видно будет. Наверное, среди недели тоже выберу время. До встречи, друг.

Они обнялись. Истома уже от порога перекрестил по-православному спящего Джованни и вышел на улицу.

Последующие дни потянулись далеко не однообразной чередой. Едва ли не ежедневно они с герцогом Сорским посещали Папский, или Апостольский, дворец. Герцог оказался на удивление ловким чичероне, как называли в Риме проводника, знакомящего иноземцев с культурными ценностями города. Прогуливаясь с Истомой по Ватикану, он заливался соловьём:

— А это, мой любезный Томас, древняя статуя, найденная в прошлом веке при раскопках близ Рима виллы печально известного императора Нерона. Изображает бога Аполлона[90]. Ты только посмотри, — герцог аж причмокнул от восхищения, — какое изящество форм, какая естественная поза! Так и кажется, что вот-вот — и он шагнёт со своего места сюда, к нам.

На Истомин взгляд, Аполлон был хоть и здоровенным, но каким-то слишком изящным, женоподобным. И причинное место у него по размеру совершенно не соответствовало гигантскому росту. "Как он, бедолага, жил с такой снастью?" — пожалел Шевригин Аполлона.

Герцог не стал задерживаться у статуи и провёл Истому дальше. Вскоре у русского гонца в глазах рябило от изобилия голых мужиков и баб — мраморных, бронзовых, рисованных — всяких! К счастью, герцог понял состояние непривычного к этому русского и вывел Шевригина на улицу — знакомить его с архитектурным искусством папской обители.

Спустя несколько дней герцог пригласил Истому на охоту. Ему вручили арбалет с роскошно отделанным серебром и золотом ложем и дали три десятка прекрасно сбалансированных арбалетных болтов в сумке. Кроме русского гонца, в охоте приняли участие офицеры папской охраны и посланники некоторых европейских держав. Истома с удовольствием слушал шепелявую речь поляков, не подозревающих, что никчёмный, с их точки зрения, русский гонец с детства знает их язык.

Надменные шляхтичи, искоса поглядывая в сторону москаля, изредка делали как бы нечаянные резкие движения в надежде, что Шевригин воспримет их как угрозу и испуганно дёрнется, выхватывая саблю или нож. Да, это было бы очень смешно, только вот Истома, сам в душе посмеиваясь над этими прихватками кабацких буянов, оставался невозмутимым, лишь позёвывая в ответ.

По возвращении с охоты Истома написал молоком меж строчек о путевых впечатлениях: "Папа с цесарем и литовским королём ежегодно ссылается, и послы промеж Папы и литовского короля беспрестанно живут. А цесарь с литовским королём не ссылается, ни послы, ни посланники. А король Стефан к цесарю не посылывал потому же ни послов, ни посланников внове"[91]. На охоте ему подстрелить никого не удалось.

Нередко в то время, когда Истома с герцогом Сорским прогуливались по Апостольскому дворцу, мимо проходили иноземцы, которые, косясь на русского гонца, о котором в Риме знали уже все, не стесняясь обсуждали свои дела. И снова путевые заметки Истомы обогащались молочным межстрочьем.

Шевригин каждое воскресенье, а частенько и среди недели уезжал из дворца, направляясь куда-то в тесное переплетенье узеньких римских улочек. Герцог Сорский, который уже оставил надежду склонить русского Северингена к более тесному общению, лишь посмеивался: ясно же, что северный гость посещает весёлых римлянок, зарабатывающих себе на хлеб насущный любовью. Он изредка напоминал, что в таких заведениях следует особенно тщательно беречь свой кошелёк, и не лучше ли оставлять золото во дворце? В ответ тот лишь хлопал серо-голубыми глазами и не говорил ничего. Ну ясно же, что глупец!

А Истома, купив по пути несколько бутылок слабенького вина и кое-какую снедь, направлялся на съёмное жильё, где его уже поджидали Орацио и Джованни. Он привязывал своего коня у входа и давал мелкую монетку одному из местных ребятишек, чтобы тот позвал его в случае, если кто-то попробует украсть животное. И весь вечер, а порой и часть ночи пил вино в компании с ватиканским художником и человеком, работающим вместе с Христофором Клавиусом — приближённым папы Григория XIII. С людьми, каждый из которых был ежедневно вхож в Апостольский дворец и уже лишь по одному этому мог видеть и слышать много такого, что было интересно русскому гонцу. А вернувшись во дворец герцога Сорского, Шевригин доставал перо, бумагу и только что купленную бутылку свежего молока.

В то время, пока Истома, по мнению герцога Сорского, развлекался, при Папском дворе шла работа. Кардинал Комо, позёвывая, читал новую записку Поссевино папе: "…остаётся четвёртая часть мира, обращённая к Северу и Востоку, в которой необходимо правильно проповедовать Евангелие. Божественное провидение указало, что для истинной веры может открыться широкий доступ, если это дело будет проводиться с долготерпеливым усердием теми способами, с помощью которых так много других государств приняло на себя иго Христово…" Кардинал пробовал говорить о делах московских с бывшими при дворе папы поляками, как людьми, наиболее сведущими в оных, но ничего путного от них не услышал. Лишь одно — загоним быдло в стойло — и только. Кардинал поделился результатом беседы с Поссевино, по чьему совету и был затеян разговор, а тот лишь равнодушно кивнул, словно ожидая, что результат будет именно таким.

Брат Гийом, напротив, имел с бывшим секретарём генерала иезуитов[92] несколько продолжительных бесед. Поссевино интересовался всем: и отношением русских разных сословий к религии, и состоянием торговли, и градостроительством, и фортификацией, и военным делом, и тайным