Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

Из кареты Истома ещё раз обозрел Апостольский дворец и крикнул возничему по-русски:

— Домой поехали! Н-но!

Домом для него теперь был дворец герцога Сорского. Возничий, угадывающий желания седоков даже не по словам, а по каким-то лишь ему известным признакам — интонациям, громкости приказа, жестам рук, послушно взял в руки вожжи. Вышколенные лошади неспешно понесли карету прочь из дворца.

Едва дождавшись, когда солнце начнёт клониться к земле, Истома переоделся в итальянское платье, не забыв прицепить к поясу шамшир, и выехал на коне из дворца герцога Сорского. Паллавичино он с собой не взял. Ему очень не хотелось, чтобы шпионам папы стало известно, что русский гонец водит дружбу с итальянцами, — ведь тогда сразу станет известно, что он знает их язык. Убедившись, что соглядатаи за ним не следуют, Истома направил коня к жилищу Орацио и Джованни.

Орацио как раз сворачивал во двор, таща на спине мольберт и прижимая к боку сумку с красками и свёрнутым холстом. Он как-то странно посмотрел на Истому, но поприветствовал его вполне радушно.

Джованни уже был дома. Он сидел за столом и грустно смотрел на надкусанный кусок сыра, лежащий посреди столешницы рядом с начатой бутылкой вина. Хлеба на столе не было.

Увидев Орацио и Истому, он жестом пригласил их садиться, а сам, встав с места, достал с полки три серебряных стакана, слегка тронутых патиной. Аккуратно и на удивление точно разлив остатки вина, сел на своё место. Подняв свой стакан, заявил:

— Так выпьем же за то, что Бог не оставляет нас и позволил прожить ещё один день. — И тут же опрокинул содержимое стакана в рот.

— Мудро, — согласился Орацио и тоже выпил.

Истома не знал, что ответить Джованни, поэтому выпил без слов.

— Помнится, в прошлый раз у тебя этого богатства не было, — указал Истома на стаканы, — украл, что ли, где-то?

— Почему — украл? — удивился Джованни. — У них всё равно много, и не заметят. А мне приятно. Друзей надо достойно встречать. А серебро — металл благородный, он от яда темнеет, тем спасая человека от смерти. И вообще, от всякой нечисти помогает.

Истома вспомнил клопов герцога Сорского и мысленно согласился с Джованни: после того как ножки его кровати были погружены в серебряные плошки с водой, клопы ему почти не докучали. Тогда, несколько дней назад, вернувшись во дворец после знакомства с Орацио и Джованни, он протёр приготовленным добросовестным Люкой уксусом все части ложа, затем поставил каждую ножку кровати в серебряную плошку и налил воды. Теперь клопам, какими бы ушлыми они ни оказались, проделать путь из своих убежищ вне кровати было бы крайне сложно. Надо только не забывать следить, чтобы вода не пересыхала.

— Ты пустой сегодня? — грустно спросил Истому Джованни, разглядывая сквозь едва прозрачное бутылочное стекло светлое пятно оконного проёма.

— Ах, да, — спохватился Шевригин, — вот, держите.

Он стал выставлять на стол купленные по дороге бутылки лёгкого светлого вина прошлогоднего урожая, сыр, хлеб, две копчёные курицы. Лицо Джованни на глазах преображалось, хорошело, с него уходила та вселенская скорбь, которую Истома с Орацио застали, едва переступив порог жилища. В комнате даже, кажется, стало немного светлее.

— Вот я когда тебя увидел, — пьяно говорил некоторое время спустя Джованни, — с этим герцогом и с монахом, сильно удивился. Я же думал, ты просто врёшь нам, чтобы выглядеть… — он задумался, — чтобы выглядеть как очень важный человек.

Астролог при этом держал в левой руке стакан с вином, а правой размахивал, делая в воздухе какие-то невнятные жесты, проследить траекторию которых было совершенно невозможно. Орацио, прихлёбывающий вино мелкими глотками, по обыкновению, хранил молчание, лишь изредка вставляя в разговор короткие реплики. Истома уже слегка захмелел, но держался значительно лучше Джованни.

— Ну вот, зачем мне врать? Я тебя только попросить хочу. — Истома повернулся к Орацио: — И тебя тоже.

— О чём? — спросил Джованни, а Орацио лишь обратил взгляд прямо на Шевригина.

— Долго объяснять, — поморщился Истома, — хочу лишь, если вы меня во дворце у Папы встретите, не показывайте, что мы знакомы.

— Понятно, — закивал головой Джованни, — не хочешь показывать, что знаком с такими низкими людьми. Понятно.

— Глупый ты, — нахмурился Истома, — я и сам не из князей. Просто не хочу, чтобы там знали, что я говорю по-итальянски. Это может мне навредить.

— Ну-у-у, — недоумённо протянул Джованни, — хорошо.

— Ты хочешь, чтобы придворные, зная, что ты их не понимаешь, были свободнее в разговорах в твоём присутствии? — внезапно спросил Орацио.

Глаза художника глядели на Шевригина настойчиво и испытующе. Когда на тебя смотрят так, отвечать следует быстро и честно, потому что фальшь обычно видна сразу, и после того, как она будет разоблачена, ни о какой доверительности не может быть и речи. И Истома посмотрел в глаза Орацио прямо и спокойно:

— Да, всё так. Я нахожусь в Риме, чтобы принести пользу русской державе. И я сделаю всё, что могу, чтобы польза эта была наибольшей. А двор папы — место, где переплетаются дипломатические ниточки всех католических дворов Европы. Я обязан многое узнать.

Орацио некоторое время внимательно смотрел в глаза Истомы, потом широко улыбнулся:

— Я рад, что ты честен с нами, Истома. А то, что ты добрый и хороший человек, я узнал ещё тогда, у колодца, когда ты бросился помогать мне. Ты не понимал, что происходит, однако помог мне. Это многого стоит.

— Мне понравилась твоя картина и твои речи, — улыбнулся Истома.

— У тебя, кажется, от рождения есть чувство прекрасного. Думаю, если бы тебя с детства окружали люди искусства, а не эти железяки, — он указал на шамшир, — ты мог бы стать неплохим живописцем.

— Истома — хороший человек, — пьяно произнёс Джованни и положил голову на столешницу. Через мгновение он храпел.

Орацио и Истома переглянулись.

— Положим его на кровать, — сказал Шевригин.

Они перенесли пьяного Джованни на кровать и снова уселись за стол.

— Если он не запомнил этот разговор, я утром ему всё объясню, — пообещал Орацио, — и считай, что я твой верный помощник.

Истома с благодарностью кивнул в ответ.

— И кстати, — спохватился художник, — эти, от колодца, искали тебя.

— Вот как? — изумился Истома. — Наверное, хотели меня убить?

— Они сегодня нашли меня, когда я писал пейзаж. — Глаза Орацио загорелись. — Я назову его "Торговки зеленью у моста Фабрицио"[89]. Там просто чудное место, и торговки колоритные. Правда, писать лучше при дневном, а не при вечернем освещении. А днём я чаще всего занят в библиотеке.