Прикосновение - Рустам Ибрагимович Ибрагимбеков

из-за сына так же, как страдаешь сейчас из-за меня… Я потом поняла, когда ждала тебя, долго ждала…

М у р а д (ловит ее руку, заглядывает в глаза). Почему ты говоришь о том, что было тогда? Сейчас все будет по-другому. Поверь мне. Эти три месяца меня многому научили, Лена. Я понял, что просто не могу жить без тебя, физически не могу. Тогда я не знал этого так твердо. А теперь знаю.

Л е н а (мягко). А я знаю то, что я тебе сейчас сказала.

М у р а д. Лена, ты ошибаешься, уверяю тебя…

Л е н а. Нет, не ошибаюсь. Тогда еще, может, что-нибудь и получилось бы, а сейчас — нет.

М у р а д (после паузы, тихо). Я знаю, это из-за него, из-за твоего мужа.

Л е н а. Да. Из-за него тоже… Я действительно не смогу уйти от него, пока он сам меня не бросит…

М у р а д. Значит, и тогда все было возможно только потому, что он бросил тебя?

Л е н а. Да. Но мне было очень хорошо с тобой. Я так хотела, чтобы ты вернулся… Ждала тебя, потому что впервые в жизни была кому-то нужна больше, чем он мне. Всегда было наоборот: я любила сильнее, чем любили меня, и постепенно становилась рабой. А с тобой все могло быть иначе. Мы могли бы оба быть счастливы… Если бы не твоя семья… Мы слишком поздно встретились…

М у р а д. Это неправда!

Л е н а (тихо). Нет, правда. Мы должны были встретиться с тобой десять лет назад, когда мне было шестнадцать, а тебе двадцать два. Когда не было еще этюда «Лебедь и охотник», номера «Каучук», Москвы, Грузии, Узбекистана, переломов, смертей, болезней, твоего сына… Десять лет назад ничто бы не мешало нам полюбить друг друга… А сейчас поздно. Мне не надо было сходить с поезда в Гудермесе, когда родители послали меня на фабрику имени Володарского. Мы бы обязательно встретились с тобой, если бы я доехала до конца. И все было бы хорошо.

М у р а д (почти плача, не отпуская ее руки). Лена, умоляю тебя, еще не поздно, еще не все потеряно. Я не смогу, ты понимаешь, я просто не смогу, я сойду сума, я умру без тебя.

Слышны шаги Рамиза.

Л е н а. Возвращается хозяин с чайником…

Входит  Р а м и з.

Р а м и з. Ну, как дела? Обо всем поговорили?!

Л е н а. Да.

Р а м и з. Ну, тогда поставь чай и займись «хворостом».

Л е н а (Мураду). Я быстро. Потерпите немножко. (Идет в кухню.)

Р а м и з. А мы пока побеседуем. (Садится напротив Мурада, берет в руки книжку со львом на обложке, разглядывает ее, смотрит на Мурада, как бы сравнивая с рисунком на обложке.) Какой же ты лев без хвоста? Тебе надо хвост пришить. Хочешь, я пришью тебе хвост?

М у р а д (долго смотрит на него непонимающе). Что?..

Р а м и з. Хвост тебе надо пришить!

М у р а д. Какой хвост?.. А-а-а… Слушайте… Я понимаю, вам неприятно, что я здесь нахожусь… Но всему есть предел.

Р а м и з. Предел, говоришь?.. Интересно. Об этом я и не подумал. А какой у тебя предел?

М у р а д. Слушайте, оставьте меня в покое. Я не могу сейчас с вами говорить.

Р а м и з. Не можешь? Странно. Ты что же думаешь, я тебя так просто отпущу отсюда? Хочешь прийти в мой дом, выяснять отношения с моей женой и не пострадать за это? Нет, дорогуша, так бывает только в Париже…

М у р а д. Прошу вас, поговорим в другой раз. Когда хотите, только не сейчас. Я не в состоянии.

Р а м и з. А что с тобой? Боишься меня, что ли? Неужели так страшно? Чувствуешь, к чему дело идет? Ну, скажи — чувствуешь?

Оба говорят почти шепотом, чтобы разговор их не был слышен Лене.

М у р а д. Поверьте, это бессмысленный разговор… Я не понимаю, о чем вы говорите… а вы никогда не сможете понять меня.

Р а м и з. Почему это?

М у р а д. Потому что я сейчас вообще ничего не понимаю… А объяснить вам, почему, — смешно.

Р а м и з. Смешно?

М у р а д. Да, смешно. И весь наш разговор с вами сейчас смешной и ненужный.

Р а м и з. Это пока смешной, а потом будет грустный. Очень грустный. И не волнуйся, я тебе все объясню. Ты все поймешь, на всю жизнь.

М у р а д. Прошу вас… Мне очень трудно сейчас… Я на все согласен. Но сейчас я не могу говорить с вами.

Р а м и з. А почему не можешь?

М у р а д. Ну, не могу, понимаете, совсем не могу. Невозможно мне сейчас говорить о чем бы то ни было.

Р а м и з. А почему?

М у р а д (тихо, после паузы). Вы же знаете, почему. Вы же все знаете.

Р а м и з. Знаю. Но хочу, чтобы ты сам сказал об этом.

М у р а д. Зачем это вам?

Р а м и з. Потому что ты все врешь, сороконожка, все, от начала до конца!

М у р а д. Что я вру?

Р а м и з. На жалости работаешь, на сострадании. Женщины любят жалеть, вот ты и ловишь ее на этом. «Ах, я несчастный, никто меня не любит, никто не понимает, а я люблю только вас, не бросайте меня, вы единственная в этом мире, у меня сердце болит, я умру без вас!»

М у р а д. Вы подслушивали нас.

Р а м и з. Нечего мне делать — тебя подслушивать. По твоей роже видно, что на большее ты не способен. «Люблю! Умру! Страдаю!» Да что ты, сороконожка, знаешь про любовь?! Ты же от одного вида крови сознание теряешь, наверное, а болтаешь о смерти, о любви… (Неожиданно). А я тебя убить могу из-за этой женщины, понимаешь — убить!.. Хотя ей ни разу не говорил, что люблю ее. Ты разбрасываешься словами, ни за одно из которых ответить не сможешь. Ни за одно! Начитался книг и врешь всем про себя и про свои чувства, как будто герой. А на самом деле весь ты липовый. И как она этого не понимает! Насквозь же ты виден! Ничего в тебе своего нет — все синтетика. И жизнь прожил липовую, ничего настоящего не было — ни женщин, ни друзей, ни врагов, ни крови, ни злости, ни войны, ни смерти, — все липа… Один раз в жизни настоящего человека встретил — и то струсил, страшно стало… Она бы выдавила из тебя всю липу…

М у р а д. Если вы не замолчите, я вас ударю.

Р а м и з. В том-то и дело, что никогда не ударишь, что бы я тебе ни сказал. Потому что знаешь, что будешь за это избит. А крови ты боишься. Особенно когда это твоя кровь… Ну, что с тобой сделать? (Слегка приподнимается.) Чтобы ты впредь знал, сороконожка, свое место в жизни и не хватался за все, что плохо лежит. А ну-ка, повтори за мной: «Я — сороконожка». (Протягивает ладонь с растопыренными пальцами к лицу Мурада.)