Надо – значит надо! - Дмитрий Ромов

— Послушай, жопомордый человечек, — спокойно и даже с улыбкой отвечаю я. — Житейской мудрости тебе не занимать, да?

Впрочем, думаю, улыбка моя выглядит довольно зловещей, потому что в груди у меня сейчас разом взрываются Везувий, Этна и тот исландский вулкан с непроизносимым названием.

— Послушай меня. Ты, кажется, не понял ещё, что происходит. Не научила тебя жизнь, урок впустую прошёл. Мало тебе показалось, да? Но вот ведь какая штука, как только ты дёрнешься, сразу здравствуй, Владимирский централ, ветер северный. Вкуриваешь, что я говорю?

Он самодовольно усмехается. Ну, ладно. Некоторым даже аксиомы нужно доказывать и буквально вдалбливать в голову, причём по нескольку раз.

— Рома, — говорю я. — Пригласи сюда, ребят. Надо всё обсудить. Десять тысяч немаленькая сумма.

— Если денег нет, — усмехается Анус, — ладно, отправлю тебя на зону. Моральное удовлетворение тоже дорогого стоит.

Лейтёха выпускает этого мудилу и соображает, что делать.

— Пригласи товарищей, — повторяю я и киваю на подельничков этого урода.

Они чувствуют себя крайне неуютно, понимая всю шаткость своего положения. А до старлея доходит, что я имею в виду и он рвёт из кобуры ствол. Бросается к стоящим у стены подельникам-свидетелям и резко вырубает одного из них. А второму приставляет пистолет снизу к челюсти, как в американском боевике. Молодец лейтёха.

А я, тем временем, с размаху въезжаю лбом в нос Анусу. Раздаётся хруст и всхлип. Пока Анус всасывает воздух вытянутыми в трубочку губами, я хватаю его за ворот и тащу к задним дверям «буханки». Он начинает упираться и тут же получает по уху.

Через минуту все трое оказываются загруженными в машину. Главное действовать быстро, пока не появились какие-нибудь прохожие.

— Ну что, товарищ старший лейтенант, будем с преступниками делать? — усмехаюсь я. — Думаю, нужно их десантировать на контрольно-следовую полосу и вызвать дозор.

— Неплохая идея, — кивает Козловский. — И при попытке пересечь государственную границу всех нарушителей порешить.

— Точно, так и поступим, — смеюсь я.

— Стой-стой, — хрипит Анус и оба его подельника. — Стойте! Тут какая-то ошибка! Недоразумение! Вы меня неправильно поняли.

Вот же чмо…

— Да нет, всё нормально, — отвечает вошедший во вкус лейтёха. — Никаких недоразумений. Если бы в тот раз я приехал, вы бы уже были ликвидированы.

Он сидит в салоне и, когда пленники пытаются поднимать голову, аккуратно бьёт рукоятью пистолета по темени.

Я выезжаю в сторону границы и останавливаюсь так, чтобы вероятность встречи с дозором была минимальной. Мы со старлеем входим из машины и вытаскиваем шантажистов-насильников. В последние несколько дней были снегопады, так что жёлтые пески и камни сейчас оказываются спрятанными под толстым слоем пушистого снега.

— Погодите! — кричат соратники Ануса. — Погодите! Мы ничего не сделали! У нас нет никаких претензий!

— Слыхал, Ром? У них претензий нет. Они хотели причинить вред твоей девочке, но теперь у них нет претензий. Это хорошо, конечно. Просто здорово. Ты как думаешь?

— Ага, — немного растерянно соглашается он.

— Дай-ка, — протягиваю руку. — Всего три патрона, никто и не заметит, что ты стрелял. Давай.

Он, как загипнотизированный кролик, вытаскивает ствол, и я быстро, пока он не передумал, беру его в руку.

— Э! — испуганно восклицают «свидетели» Ануса. — Чё за дела! Хорош! Пошутили и хватит!

— Пошутили? — усмехаюсь я. — У меня, например, чувство юмора напрочь отбито, а у вас товарищ старший лейтенант?

— Ага, — хмуро соглашается он. — И у меня.

Я порывисто поворачиваюсь к Анусу и стреляю ему в голову. Ну, не прямо в голову, но очень близко. Так, чтобы пуля прошла на минимальном расстоянии от уха, чтобы он почувствовал шевеление раскалённого от трения воздуха и навсегда запомнил этот звук. Он становится бледным, как полотно, а я, не долго думая, херачу его рукоятью по чайнику.

— Ну что, — поворачиваюсь я к двоим перепуганным до недержания свидетелям культа Ануса, — поделитесь, что вы видели?

— Мы? — блеют они. — Мы ничего… Мы ничего не видели… Мы ничего не знаем…

— Может, закопаем их здесь? — неожиданно импровизирует лейтёха.

— Можно, — усмехаюсь я. — Лопаты есть? Пусть только сами яму копают.

Они с такими штучками ещё не знакомы. Практики из девяностых, естественно, ещё не утвердились в массовом сознании, как нечто обыденное и неизбежное, поэтому даже упоминание подобной возможности производит неплохой эффект. Впрочем, лопат и лома в машине не находится, и мы просто бросаем неудачливую ОПГ вдали от дорог и населённых пунктов. Дураков учат, как говорили в народе ещё задолго до отмены крепостного права.

— Анус, — киваю я на прощание. — Дважды ты чудом избежал смерти, противостояв мне. На третий раз уже не повезёт, поверь.

Мы уезжаем и очень торопимся, поскольку полковник Гуревич наверняка уже теряет терпение, не понимая, почему я так долго не появляюсь.

Приехав в отряд, я получаю приказ о переводе в третью роту обеспечения. На Лубянку, друзья. На Лубянку. Старшина выдаёт мне парадку и шинель и буквально на следующий день я убываю. Прощальный ужин запоминается всем не столько яствами, сколько тёплой атмосферой и чувством, что из сердца вырывают большой кусок. У меня, по крайней мере. Славка даже пускает скупую слезу, пристойную для суровой таможенницы и жены пограничного старлея.

Утром я прощаюсь с пацанами, со старшиной и Ромой Козловским. Я оставляю всем координаты и приглашения в Москву, а после этого убываю в Наушки к пассажирскому поезду.

На станцию меня везут Славка и Белоконь. Старлей остаётся на заставе, и я прощаюсь с ним здесь. А на вокзале меня ждут Виктор и Алик.

— Вот это сюрприз! — обнимаю я Алика. — Плясать можешь?

— Могу, — усмехается он. — Хоть вальс, хоть брейк-данс.

— Вот, Василий Тарасович, — говорю я. — Моя гвардия. Наше будущее в их руках. И, если захотите, будет и в ваших. Приедете?

— Ну, — пожимает плечами Белоконь и улыбается. — Если устроишь командировку, приеду. Посмотрю, чем вы там занимаетесь.

— Замётано, — радостно говорю я. — Татьяну Александровну берите.

— Так! — напрягается он. — Рядовой Брагин!

— Виноват! — смеюсь я и прикладываю руку к шапке.

Сидя на полке в купе, я смотрю в окно запоминая эту степь и холмы, снежную позёмку и