Последняя тайна храма - Пол Сассман

Гости замерли, напряженно ожидая, к чему клонит выступающий. Кожа Хар-Зиона ныла и зудела так, будто на него нацепили смирительную рубашку и насыпали туда перца. Он просунул палец за воротник, стараясь немного расширить его, чтобы унять зуд.

– Сначала я попросту не обращал на это внимания. А с годами стал задумываться: «Может, бабушка не любит меня? Может, я сделал что-то не так?» Я хотел спросить, почему она не обнимает меня, но догадывался, что она не хочет говорить об этом, и я так и не спросил ее. Только все же мне было грустно и как-то не по себе.

Стоявший позади него Ави кашлянул, и в повисшей в зале леденящей тишине звук кашля прокатился как раскат грома.

– Лишь когда бабушка умерла, мать разъяснила мне, в чем было дело. Бабушка выросла в маленьком местечке на юге России. По субботам к ним заваливались пьяные казаки. Евреи запирались по домам, но казаки выламывали двери, избивали людей и нередко убивали. Они делали это просто так, без особой причины, забавы ради. Еврей виноват уже в том, что он еврей.

Две сотни глаз впились в Хар-Зиона. Сидевший рядом раввин уставился на колени и грустно качал головой из стороны в сторону.

– В один из таких налетов казаки схватили мою бабушку. Ей тогда было пятнадцать лет. Красивая девочка с длинными волосами и блестящими глазами. Думаю, вы сами можете догадаться, что они с ней сделали. Впятером, в дупель пьяные, на улице, чтобы все видели… Но этого им было мало. Они захотели захватить что-нибудь на память. И знаете, что именно?

Своим вопросом, оставшимся без ответа у пораженной аудитории, Хар-Зион довел напряжение до пика.

– Ее грудь. Они отрезали у молоденькой девушки грудь, а потом, наверное, повесили у себя дома на стене – как трофей.

Гости заерзали на стульях и стали в ужасе бормотать что-то друг другу на ухо. Сидевшая за передним столом женщина поднесла салфетку ко рту. «О Боже», – прошептал чуть слышно раввин.

– Вот почему бабушка никогда меня не обнимала, – закончил рассказ Хар-Зион. – Она не хотела травмировать мою детскую психику. Ей не хотелось рассказывать мне о своих страданиях.

Он сделал паузу, чтобы последние слова глубже запали в души слушателей. Он мог бы рассказать немало душещипательных эпизодов из собственной жизни: про то, как его дразнили, били, про то, как однажды в детском доме вогнали палку от швабры в прямую кишку, визжа «жидовский ублюдок!». Все его детство было омрачено постоянными страхами и издевательствами. Но он никому об этом не рассказывал. Даже жене. Слишком грубо, слишком болезненно действовали на него детские воспоминания, даже больнее, чем ожоги, превратившие тело в расплавившуюся восковую фигуру. История бабушки действовала на людей не менее сильно, однако она была не такой личной, а потому рассказывать ее было проще.

Сделав третий глоток воды, Хар-Зион закончил речь клятвенным обещанием не допустить повторения подобного кошмара со своими соплеменниками. Он клялся защищать евреев и укреплять Израиль.

Едва он замолчал, зал разразился бурными аплодисментами. Хар-Зион с достоинством принял овации, несмотря на жгучий зуд под костюмом, и сел в кресло. Ави помог ему подвинуться ближе к столу.

– Вы добрый человек, Барух, – сказал раввин, положив руку политику на плечо.

Хар-Зион улыбнулся и промолчал. «Я добрый? – спросил он себя. – Не думаю. А какая разница?» Добро и зло, правда и ложь потеряли для него всякое значение. Лишь яростная борьба за выживание и вера в Бога составляли смысл его жизни, давали единственный стимул к существованию. Он посмотрел сухими, бесстрастными глазами на менору, изображенную на витраже позади стола, и задумался о Лайле аль-Мадани и аль-Мулатхаме. А затем широко улыбнулся, заметив, что фотограф собирается сделать его снимок.

Иерусалим

Рано утром Арие Бен-Рой въехал через Яффские ворота на побитом белом «БМВ» в Старый город и остановился у шлагбаума импозантного двухэтажного здания из желтовато-белого иерусалимского камня, с израильским флагом и высокой радиоантенной на крыше – полицейского участка Давида. Постовой поднял автоматический шлагбаум и пропустил его в арочный туннель, проехав по которому Бен-Рой попал в огражденный гараж в задней части участка и припарковался рядом с белым грузовым «кавасаки». Сзади группа саперов возилась со специальным роботом, настраивая его втяжную руку; справа, на закрытой площадке, окруженной кустами цветущего олеандра, тренировали лошадь.

Настроение было нормальное, то есть – пришибленное. Как обычно, он гневался на себя и обещал завязать с пьянством. Чего, естественно, не происходило. Он бы не вынес и дня без спиртного. Алкоголь был не просто болеутоляющим, алкоголь помогал забыть о прошлом и не думать о настоящем. Мир вокруг оставался злым, чужим и холодным, и он мечтал сейчас запереться в своей квартире, один на один со своими мыслями, вдали от людей.

Бен-Рой вылез из машины и медленно пошел обратно в туннель, завернув в низкий проход и поднявшись по лестнице на первый этаж. Он прошагал по коридору с побеленными стенами до своего рабочего кабинета. В углу запыленной комнаты стоял компьютер на передвижном столике на колесиках, у окна – фанерный стол с фотографией в рамке. Фото было сделано три года назад, на церемонии награждения Бен-Роя орденом «За мужество», который он получил за спасение палестинской девочки из охваченного огнем дома около Мауристана. Он рисковал жизнью, пробиваясь с ней на руках сквозь языки пламени на крышу дома. Тогда он был моложен крепче, он гордился собой. Теперь Арие жалел, что не оставил девчонку сгорать в пожаре.

Никого в кабинете еще не было, и, прикрыв дверь, он сел за стол и достал фляжку. Глотнул, и теплая жидкость заструилась вниз по горлу, быстро согревая грудь и живот. Еще глоток – и голова прояснилась, а настроение стало подниматься. После третьего глотка он уже почти был готов к рабочему дню.

Тут распахнулась дверь, и в кабинет вошел его старый знакомый.

– Будь ты проклят, Фельдман! Тебя не учили стучаться, перед тем как войти? – огрызнулся Бен-Рой, поспешно пряча фляжку под стол.

Фельдман заметил его движение и с осуждением покачал головой:

– Твою мать, еще ведь только девять утра!

Бен-Рой ничего не ответил и сунул фляжку в карман джинсов.

– Что надо?

– Мы сейчас будем допрашивать тех парней, которых взяли ночью. Не хочешь присоединиться? Ты тоже в деле участвовал.

При последнем слове Фельдман нагло ухмыльнулся, напомнив Бен-Рою о неудачной погоне по Кедронской долине. «Сволочь», – подумал про себя Арие.

– Где он?

– В третьей. Один с ним разберешься?

Бен-Рой сделал вид, что не заметил колкость, схватил со стола папку и пошел к двери. Оттолкнув Фельдмана, он почувствовал его руку на плече.

– Остынь, Арие. – Коллега Бен-Роя опустил ладонь и добавил: – Я знаю, что ты…

– Заткни пасть, Фельдман! Ты меня хорошо понял? Заткни пасть, я сказал.

Бен-Рой смерил напарника пронизывающим взглядом и вышел в коридор. Он с трудом боролся с обуревавшим его желанием влить в себя еще водки, чтобы заглушить чувство жалости и вины, мучившее особо сильно в последние дни. Хуже всего была жалость. Сожаление от того, что он не остался с ней на площади.

Бен-Рой спустился в туннель. Комнаты, где проходили допросы, находились напротив, но прежде он пошел налево, в пристройку с современным стеклянным входом. Пройдя прохладный, мягко освещенный холл, Бен-Рой попал в большую комнату управления, где на дальней стене в два ряда располагались цветные телеэкраны. Каждый из них транслировал происходящее в определенной части Старого города – показывал Западную стену. Дамасские ворота, Харам аль-Шариф, Кардо[40]. Изображения поступали с трехсот видеокамер, закрепленных чуть ли ни на каждом уличном столбе, и то и дело картинки сменялись одна другой, по мере того как система переключалась с камеры на камеру.

Перед экранами стояли два полукруглых стола, за которыми сидели полицейские в форме. Бен-Рой подошел к переднему столу и тронул крупную блондинку за плечо.

– Мне нужна пленка за вчерашний вечер, – сказал он. – Львиные ворота, около одиннадцати сорока пяти.

Девушка кивнула и, сообщив коллеге, что отлучится на пару минут, отвела Бен-Роя в боковую комнату. Посадила его за компьютер и, нагнувшись над плечом, нажала на несколько иконок, пока не нашла нужные кадры со взятием наркодилеров. Он внимательно следил за ходом операции, время от времени прося перемотать, увеличить изображение или переключить на другую камеру. Он особенно пристально следил за движениями молодого палестинца, за которым гонялся вчера ночью: от момента, когда тот приехал к воротам вместе с тремя напарниками, и до полицейской облавы на них. Камера зафиксировала, как палестинец, воспользовавшись неразберихой, выбежал через ограду в район Харам аль-Шариф, а оттуда через Старый город и мусульманское кладбище – к Офельской дороге.