Капитан Сорвиголова - Луи Буссенар

Жан проплыл несколько метров под водой, но не хватало воздуха, и пришлось вынырнуть.

И тут его счастливая звезда закатилась. Когда он, приблизившись к отброшенному взрывом бревну, торчавшему из воды под углом в сорок пять градусов, потянулся к нему, чтобы перевести дыхание, юношу неожиданно схватила сильная рука, и у самого уха раздалась кельтская[89] брань:

— Ага! Поймал!.. Вот он, язычник! Лжебрат! Убийца! Поджигатель! Исчадие ада!..

Сорвиголова узнал ирландца, которого он так любезно отправил в реку.

— Караул!.. Держите!.. — орал тот. — На помощь! Да помогите же доброму христианину взять в плен этого…

Окончание фразы растаяло в следующих, весьма выразительных звуках: буль… буль… буль…

Жан обеими руками сдавил шею незадачливого крикуна, который должен был, казалось, удовлетвориться тем, что ему уже удалось один раз избежать смерти. Оба ушли под воду, и их понесло течение. Но руки молокососа не ослабевали.

Спустя какое-то время всплыл наверх только один из них — Сорвиголова: ирландец, задушенный руками юного атлета, исчез навсегда.

Отважный сорванец, с упоением вдохнув струю воздуха, постарался разобраться в том, что произошло.

Устой был взорван, и мост, несомненно, поврежден. Наверху суетились люди с фонарями, и все они неизменно останавливались на одном и том же месте. Значит, через реку нельзя было пройти даже пешеходам, не говоря уже о поезде.

До ушей Жана то и дело долетали английские ругательства, крепкая солдатская брань, советы, которые каждый давал и никто не исполнял. И, наконец, ясно донеслась фраза:

— Какое несчастье! Тут работы дней на восемь, не меньше!

«Отлично! — с восторгом подумал Сорвиголова. — Кронье будет доволен. Теперь остается только присоединиться к своим».

Но для этого надо было выбраться из реки.

Жан тихо поплыл вдоль крутых берегов в поисках места, где он мог бы выйти на берег, и вскоре заметил нечто вроде расщелины среди нагромождения скал. Подтянувшись на руках, вскарабкался на один из валунов и, мокрый, как водяной, присел на корточки. Инстинктивно чувствуя пока еще незримую опасность, он, точно истый могиканин, пристально озирался по сторонам и напряженно прислушивался.

Со стороны железнодорожной колеи раздавались выстрелы. Жан узнал щелканье маузеровских винтовок.

«Наши! — обрадовался он. — Видно, полотно взлетело, когда я возился в воде с этим болваном ирландцем. Итак, отправимся к молокососам».

С гибкостью кошки и ловкостью акробата Жан полез по каменистой осыпи, но прежде чем подняться наверх, на отлогий берег реки, осторожно высунул голову и осмотрелся. Тишина, весьма, впрочем, относительная, мало успокаивала его.

Вдруг он вздрогнул: в пяти шагах, лицом к берегу, стоял, опираясь на ружье, английский солдат. Его силуэт четко вырисовывался на фоне ясного неба. Сорвиголова различил даже фетровую шляпу с приподнятым по-мушкетерски левым бортом. Такие головные уборы носили английские волонтеры-пехотинцы.

Что же, ползти опять вниз по шатавшимся под ногами и срывавшимся камням? Бросаться снова в реку и отыскивать другое место? Нет, это невозможно! Только вперед! Невзирая на штык в руках добровольца и на тревогу, которую он несомненно поднимет!

«Будет дело!» — решил Сорвиголова.

Да, дело будет короткое, но жаркое.

С тем благоразумием, которое почти всегда уживалось с безудержной отвагой, Жан быстро оценил ситуацию. Он вспомнил, что в бытность свою в Капе в качестве служанки видел этих только что прибывших тогда из Англии волонтеров, с ног до головы облаченных в хаки и с шиком носивших свои широкополые фетровые шляпы с тремя буквами на приподнятых левых бортах: — CIV: Civil Imperial Volunteers, или Императорские гражданские волонтеры. Эти карикатурные солдаты, насквозь пропитанные идеями воинствующего империализма, строили из себя всамделишных героев.

— Пора! — скомандовал себе Сорвиголова, подобрался, уперся ногами о камни и приготовился к прыжку. Раз, два… гоп!

Волонтер, увидев человека, который, как чертик из шкатулки с секретом, выскочил откуда-то из-под земли, отступил на шаг и, наклонив штык, крикнул по-английски:

— Стой! Ни с места!

Приходилось ли вам, читатель, наблюдать плохую выправку новобранцев, когда инструктор командует: «к штыковому бою… готовсь»? Правая рука у них бывает поднята чересчур высоко, левая нога слишком вытянута, правая недостаточно согнута. Вместо того чтобы стоять твердо, как глыба, новичок находится в состоянии самого что ни на есть неустойчивого равновесия. Достаточно малейшего толчка — и он опрокинется, чем и пользуются иногда некоторые инструкторы, любители позабавиться. Они хватаются за острие его штыка, слегка толкают и без особого усилия сшибают беднягу с ног.

Командир молокососов, удивительно проницательный для своего возраста, это знал. «Ты, верно, стоишь как на ходулях, милейший!» — подумал он сразу же, как только увидел волонтера.

Обращая на штык, который вот-вот готов был проткнуть его, не больше внимания, чем он уделил бы какому-нибудь гвоздю, Сорвиголова сделал второй прыжок, еще более ловкий, чем прежний, и, схватив ружье за дуло, толкнул парня что было сил. Но сил-то на этот раз и не требовалось: доброволец — воин столь же усердный, сколь и храбрый, — управлял штыком с мастерством деревенского пожарного. Тотчас же опрокинувшись навзничь, солдат задрал вверх руки и ноги, а ружье, которого он, конечно, не смог удержать, осталось в руках капитана Сорвиголовы. Зато орать вояка принялся как оглашенный.

«Сейчас поднимется тревога, прибегут с соседнего поста», — промелькнуло у Жана в голове.

Черт возьми, из двух зол надо выбирать меньшее! Командир молокососов так и сделал: пригвоздив волонтера к земле штыковым ударом в грудь, сорвал с него шляпу, нахлобучил на себя и со всех ног бросился прочь.

И вовремя! Хотя сам волонтер уже перестал дышать, крик его был услышан. Прибежали солдаты и, увидев мертвое тело, прежде всего начали ругаться: ругаются на войне много и часто.

А Сорвиголова что было духу мчался туда, откуда доносился треск маузеровских и ли-метфордовских винтовок. То молокососы и защитники бронепоезда вели перестрелку, впрочем, и те и другие — без особого успеха.

Открыли огонь и солдаты у реки. Но и эти палили наугад.

Словом, отовсюду неслись звуки выстрелов, никому не приносивших вреда.

Но Жану грозила новая опасность. Его подкованные железом сапоги гулко стучали по камням. Услыхав топот, молокососы подумали, что к ним приближается неприятель, и наиболее рьяные из них взяли бежавшего человека на мушку.