Три смерти Ивана Громака - Сергей Иванович Бортников

Обидно.

Но… Есть ведь Бог на свете!

Иван опять уцелел.

Только одежда его вся сгорела – геть, на нет, совсем и полностью, как говорила некогда милая Шурочка Самусенко.

Кто-то из друзей дал Ивану свой комбинезон. Сапоги же и ремень пришлось снимать с собственноручно убиенного немца – такого же, как он, парня, которому наверняка не было и двадцати лет от роду.

Не гулять же голым по европейской столице?

Пусть и разрушенной!

Громак так и позировал перед фотокамерой на фоне поверженного Берлина – в чужих сапогах и с бляхой «Гот мит унс»[66] на стягивающем и без того тощий живот ремне.

Уникальный снимок при первой возможности был отправлен домой.

Мать, уже и не надеявшаяся получить весточку от сына, впала в ступор, увидев его в такой непонятной форме.

А местные мужики, некоторые из которых тоже успели повоевать, потом ещё долго всем селом спорили, обсуждали: уж не переметнулся ль к врагу наш Иван Громак?

36

22 июня 1945 года, спустя ровно четыре года после начала Великой Отечественной войны, во всех центральных газетах Страны Советов был опубликован приказ Верховного главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР Иосифа Виссарионовича Сталина под номером 370:

«В ознаменование победы над Германией… назначаю 24 июня 1945 года в Москве на Красной площади парад войск Действующей армии, Военно-морского флота и Московского гарнизона…

Парад Победы принять моему заместителю Маршалу Советского Союза Жукову.

Командовать Парадом Победы Маршалу Советского Союза Рокоссовскому».

Именно с того времени привередливая судьба, казалось бы, стала помаленьку возвращать Ивану долги.

Началось всё с того, что ему выпала великая честь не просто принять участие в этом знаменательном событии, но в составе колонны бойцов, замыкавшей шествие сводных полков, пронести и швырнуть под барабанную дробь к подножию Мавзолея опущенное (и в прямом, и в переносном смысле!) знамя танковой дивизии СС «Великая Германия», с воинами которой ему приходилось не раз сталкиваться на фронтах Великой Отечественной войны.

И хотя за пятнадцать минут до начала парада в Москве пошёл дождь, настроения гвардии старшему сержанту Громаку, равно как и всем остальным участникам действа, в том числе собравшимся на трибуне Мавзолея руководителям партии и государства: Сталину, Калинину, Молотову, Ворошилову и другим, – это нисколько не испортило.

И даже когда моросящий дождь перешёл в ливень, Ваня гордо печатал шаг по лужам, покрывшим главную площадь страны.

А вечером, когда вдруг распогодилось, был салют.

В 23 часа в небо взвились 20 000 ракет.

Победа!!!

Часть 3. Жизнь мирная и не совсем

1

Вскоре после парада Победы Громак оказался… на Дальнем Востоке – в поселке Камень Рыболов, где на основе его полка формировалась 75-я Краснознаменная танковая бригада. Служил в должности механика-регулировщика средних танков…

Командование не раз предлагало ему поступать в военное училище – Иван отказался.

6 апреля 1948 года он уволился в запас, получил воинское предписание и отбыл на Украину, где не был столько лет.

Больше двух недель добирался Громак до ближайшей к родному селу железнодорожной станции, что находилась в Елизаветовке. А потом, через ещё не заколосившееся поле, долго шёл пешком в направлении отчего дома.

Весеннее солнце в тот год пекло нещадно, но разве могло это испортить радость от того, что он наконец-то вернулся в родные места?

Правда, всё вокруг изменилось, но с ориентированием на местности у него проблем не возникало – ведь всю Европу солдат без компаса обошёл-объехал!

Когда пёхом, когда на пузе, а когда и на танке.

Это уж как получалось!

При входе в Новоалексеевку вчерашнему воину, грудь которого украшали ордена боевого Красного Замени и Красной Звезды да четыре медали: «За оборону Кавказа», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов» и «За взятие Берлина», вручённые ему на Дальнем Востоке в октябре 1947 года, встретился полуголый пацанёнок лет пяти, не более.

– А ну, сынок, покажи, где здесь живёт Елена Громак? – попросил Иван.

– Там, на другой стороне села, – махнул рукой тот и важно добавил: – Это, между прочим, моя бабушка, товарищ старшина!

– Разбираешься в званиях? – удивился Громак.

– Так точно! – Пацанёнок поднял на него блестящие глазёнки. – Ещё как!

– Похвально, сынок, похвально… – Иван вдруг почувствовал, что сердце его учащённо забилось, и попросил: – Что ж… Веди меня побыстрее к ней.

– Мне, дядя, взаправду некогда, – потупился мальчуган. – Сами найдёте. Только прямо, сворачивать никуда не надо! – пояснил малец и, как когда-то сам малолетний Ванька, помчался за друзьями в направлении молочной фермы, где работала его мать – тётка Мария, родная сестра вернувшегося с войны героя.

– Мама, мама, там какой-то дядька, спрашивает, где живёт бабушка Лена! – закричал он, едва появившись в дверях.

– Какой он из себя-то? – удивилась мать.

– Высокий и худой, – обрисовал незнакомца пацан, а потом, немного помявшись, добавил: – Страшный. Я таких, сколько живу, не видел!

Мария ласково потрепала сына по головёнке:

– Что ж, пошли, Сашок… Посмотрим, что это за дядька.

* * *

Мать сына не узнала.

Видимо, уже не надеялась увидеть его живым. После стольких-то жизненных передряг. После двух похоронок. И исторического фото из Берлина – с ремнём, на пряжке которого было начертано: «Гот мит унс».

Ваня это сразу почувствовал, немного растерялся и принялся придумывать на ходу, будто бы служил с Громаком в одной части и совсем недавно видел его живым – ну, чтобы не травмировать мамкину душу, постепенно вводя её в курс дела, подготавливая к возможному появлению себя самого.

Елена Ивановна жадно слушала заезжего гостя.

Не перебивая, но часто всхлипывая.

И тут дверь дома распахнулась, и на пороге застыла её дочь. Рядом топтался явно оробевший внук. Мария, не веря глазам всплеснула руками:

– Иван! Ты?

– Маруся!

Они обнялись.

– Ванюша!.. – Елена Ивановна приподнялась над табуретом и в тот же миг сползла на пол.

Пока родственники приводили женщину в чувство, старшина развязал свой вещмешок и вывалил его содержимое на стол, после чего неспешно порезал на большие куски буханку ржаного хлеба и расколол штык-ножом огромный сплошной кусок сахара.

Санька до сих пор помнит его вкус.

«Ничего лучше в жизни я не ел!» – рассказывает он…

* * *

В тот вечер в родительском доме Громаков собралось едва ли не всё взрослое население верхних улиц[67] Новоалексеевки.

Бабушки-дедушки.

Отцы-матери.

Дети, пришедшие с войны.

И дети не пришедших с неё же бойцов.

Вдовы, несбывшиеся невесты и жёны ещё служащих.

Честно говоря, Громак никогда особо