Пёсья матерь - Павлос Матесис

плечо Марины, та пошатнулась, за ней пошатнулся и горемычный итальянец, а Саломея воспользовалась моментом и заехала ему по голени носком своего башмака. Иностранец, бедняжка, весь так и одеревенел на месте, начал заливаться слезами и кричать: нет-нет, синьорина! И как только Саломея услышала это его «синьорина» (посмей только назвать ее «мадам» – она и с нас три шкуры бы спустила), взяла с земли винтовку, а итальянец все рыдал и держался за голень, тогда с балкона высунулась Канелло и кричит: Андриана, Тасос, держите эту викингшу, пока она не укокошила бедного иностранца!

Между тем Марина хлестала мать по щекам, чтобы она пришла в себя; та очнулась и, как увидела сестру с оружием и иностранца-захватчика, в слезах скачущего на одной ноге, словно аист, как давай ее поносить:

– Эй, грубиянка, оставь несчастного иностранца в покое! Отдай ему винтовку, на кой черт она тебе, у нас самих на потолке три штуки подвешено, – проорала Андриана. А Марина завизжала: – Мама, закрой клюв, доносчица! Ты нас погубишь!

К счастью, итальянец не понимал по-гречески. Хотя ему так сильно двинули по голени и так ему было больно, что он, наверное, сейчас ни слова не понял бы и на своем наречии.

В этот момент послышалась стрельба, на этот раз из пулемета, и гр-гр-гр − звук гусеницы. Шел немецкий танк. Не успели они подняться наверх, как мы уже все укрылись у нас в доме, все-таки первый этаж, Саломея в первых рядах со своим маузером, дети Канелло спрятались на балконе под одеялом. Только спрятались, слышим стук в дверь и рыдания: aprite, aprite per pietà, belle signore[43]!

Канелло открыла дверь, и мы только-только успели впустить итальянца – представь, как бы опешили фрицы, увидев его без оружия? Бронетанк яростно кружил, осматривая своим дулом дома один за другим − я видела его в замочную скважину. В конце концов, он убрался восвояси, к счастью не проехав по мешку с козой.

– Убирайся к черту, – крикнула ему вслед Канелло, теперь бояться было нечего, немцы уже свернули в другом направлении. Мы все проверили и выпустили иностранца, отдали ему ружье, отряхнули штаны, тот весь так и рассыпался в благодарностях grazie, grazie mille belle signore. Он вышел, стер рукавом со стены лозунги и отправился на службу.

Потом ушли и Тиритомбы. Ты, сказала Саломея Андриане, иди затаскивать трофей. А сама поднимается по лестнице, как Аида (в этой драме я не играла).

Тем временем Андриана открыла мешок, увидела добычу и онемела, малахольная, крикнула она, ты где это сперла?!

– Своими руками зарезала, чтоб ты знала, как обзывать меня трусихой и англофилкой, – бросила Саломея, поднимаясь по лестнице и даже не обернувшись. – Один окорок ваш, любезная моя Асимина, – крикнула она моей матери, – потому что Рубини помогла мне.

А Канелло как заколдованная следила за всем этим со своей веранды, – должно быть, ей стало завидно.

– Дура легкомысленная, – крикнула Андриана. – Поймай тебя кто, нас бы живьем съели!

– Дерьмо пусть жрут! – гордо ответила мадемуазель Саломея.

– При детях попрошу не выражаться! – тявкнула со своей веранды Канелло.

– Пошли Тасоса освежевать козленка, – крикнула Саломея сверху, пока Марина затаскивала мешок.

– Никакой это не козленок, а самая настоящая коза, – сказала ей Андриана, которая уже успела рассмотреть наворованное.

И тут пошатнулся боевой дух Саломеи.

– Ну ничем тебе не угодишь! Только жизнь мне портишь, – уязвленно выкрикнула она и зашла в дом, вопя от обиды.

Но в конце концов, Андриана была права, это и в самом деле была коза.

Как бы там ни было, они затащили добычу наверх, а мы закрыли окно и с наслаждением предвкушали, как завтра будем есть вареную козлятину, а еще у меня припрятано немного макарон, сказала мать. Впервые она упомянула о подарках синьора Витторио.

Однако этой ночью началась облава и убили Маламаса. Его порешили прямо у дома матери, и уже потом отнесли и бросили на базаре (я знаю, кто его сдал, он нынче большой торговец замороженных товаров, но черт с ним, больше не буду ничего говорить, времена все еще очень сволочные). Всю ночь у нас в районе шастали немцы, заходили даже в церковь, и мы ни на минуту не сомкнули глаз – все обратились в слух. Иногда слышались выстрелы. Мать завернула нас с ног до головы в одеяло: спите, сказала, завтра будем есть козу. А мы переживали, сможем ли завтра утром пойти к Чертову мосту за улитками.

Тасос хотел освежевать козу в саду, но сестры утащили его наверх: соседи нас живьем съедят, сказала Саломея, да еще и сглазят. В конце концов, ему пришлось свежевать и потрошить тушу в гостиной: он подвесил ее на люстру, а внизу поставил таз для отходов; Андриана тем временем все взволнованно украдкой поглядывала через щели в балконной двери и следила за немцами. А Саломее хоть бы что: она спокойно рубила себе мясо и уже поставила на огонь кастрюлю для готовки. Около трех часов ночи немцы ушли, и мы кое-как вздохнули спокойно.

На рассвете за готовкой сестры услышали, как Канелло стучит Хрисафине, что-то ей кричит, и потом, глядь, они несутся куда-то с телегой, а Саломея все неправильно поняла: решила, что Канелло спасается бегством и даже бросает на произвол судьбы детей. Между тем снова появились немцы.

– И вот так из-за этого недоразумения судьба улыбнулась мне, и я познакомилась с мясником всей моей жизни, – сказала мне Саломея уже много лет спустя в Сфире округа Гревена, когда я была там в турне. Меня пригласили на обед: очень почетно жене мясника в провинциальном городке принимать у себя артистку. К тому же она хорошо ко мне относилась – еще с тех пор, когда была мадемуазель. После обеда и когда ее мясник снова спустился в магазин, она мне все это и рассказала за кофе с ку-рабье.

Тиритомбы ничего не знали о Маламасе и не поняли, почему убежали Канелло и Хрисафина. Услышали ночью выстрел, увидели на рассвете танки, и Саломея, конечно, вспомнила о своем преступлении. Она призналась, что убитая ею коза принадлежала Зарифеям, поставщикам и шпионам захватчиков. Тогда точно, сказал Тасос, облава из-за нас. Как нам теперь спастись? Бежать, высказала блестящую идею Андриана.

И ради спасения они решили отправиться в театральное турне.

Всю ночь они вместе складывали в подвале костюмы из труппы покойного, сворачивали декорации сицилийского дворца, нарисованного красками на холсте. А Саломея занималась приготовлением козы. Артисткой ни одна из них не была, Андриана была рождена для роли матери