Пёсья матерь - Павлос Матесис

на прищепки каждое перо по отдельности (специально, конечно, чтобы все соседи увидели, как жестоко она была предана своей же семьей), а потом пришила их себе на тюрбан, она носила их и на сцене, когда играла в пьесе «Анжела – дочь священника» семнадцатилетнюю, прости Господи!

В тот день, когда Саломея была вынуждена отведать своего попугая, она поклялась, что в память о нем выставит лгуньей свою сестру, назвавшую ее перед всей семьей бездельницей и англофилкой. В имении Зарифеев, недалеко от первого минного поля Афанасия, она приметила домашний скот. Зарифеи не боялись воров, потому что помогали немцам, так что их скот пасся без присмотра. Но на ночь они все же загоняли его в дом, в нижнюю залу.

Нас, я имею в виду группу Канелло, из-за нашего скромного и достойного вида они даже и не думали в чем-либо подозревать и спокойно разрешали собирать травы у них на усадьбе и не забрасывали камнями.

И вот на следующий день после истории с супом из попугая мадемуазель Саломея сказала мне: Рубини, пойдем за диким луком, хоть отвлечемся немного. А сама разодета как на прием к королю, даже стащила плечики у своей племянницы, плечики тогда были очень в моде, говорили, что их носил даже сам Муссолини, и все немецкие обольстительницы кино тогда носили на экране плечики, особенно Енни Юго[40] и Марика Рёкк. Тетушка Канелло никогда плечики не одобряла – в основном, конечно, из-за немцев.

– Ты куда среди бела дня в плечиках намылилась? – сказала она Саломее. – Ты похожа на любовницу Гитлера!

– А вот это не твоя печаль. Хоть бы и так, – бросила та в ответ, потянула меня за руку, и мы ушли. Она очень оскорбилась, потому что ей совсем не нравился Гитлер. Она знала, что он уже очень давно состоит в отношениях с женщиной, а все так на ней и не женился, ты только представь, какой подлец, столько лет девушку позорить, когда он уже на ней женится? Я бы на ее месте уж давно сунула ему сапоги в руки и послала бы на все четыре стороны.

Мы почти пришли, стоял теплый солнечный день. В солнечных лучах содержатся калории, так нам говорили. Я взяла с собой цапку, чтобы копать, – выковырять луковицы можно было только так.

Чем ближе мы подходили к минному полю Афанасия, тем больше меня охватывало беспокойство. Мадемуазель Саломея, сказала я, мы снова идем в Сопротивление? Нет, ты жди здесь, делай вид, что таскаешь лук, и что бы ни увидела − ни звука!

– Видишь тот скот?

– Да, там козы. Зарифеевские.

Однако и это не умалило ее порыва. В руках у нее были мешок и дорожная сумка. Смотрю, она зашла на минное поле и сделала сальто, прямо как Империо Архентина[41], когда та еще до войны пела с экрана песню «Лодочник Антоний».

Животные преспокойненько себе паслись. И она, о коварная, приманкой начала гнать их к большому рву. И сама тоже прыгнула туда. Ну, точно сулиотка[42] с крепостной стены, и я потеряла ее из виду. А сама все якобы ищу лук. Немного погодя вижу: вылезает из канавы и тащит за собой до отказа набитый мешок. Как она дотащила его через минное поле на высоких каблуках, с тюрбаном на голове да с дорожной сумкой в придачу, я до сих пор ума не приложу! Подошла ко мне и говорит, подсоби-ка чуток и не вопи, если вдруг начнет капать кровь. Смотрю, из мешка торчит окровавленный нож. А внутри зарезанная коза. Пойдем домой, сказала она, и поживее, да смотри улыбайся. Ну, давай, пошла!

Ну да, конечно, «поживее» ей подавай, две голодные женщины с такой тяжестью. Эту тушу мы не несли, а волокли.

Когда дошли до моста, она сказала мне: ну, теперь можешь идти, не будем давать повода. К тому же она заметила, что другие дети делают мне всяческие знаки. А кроме того, приближался комендантский час, и мне нужно было забрать нашего Фаниса. И в самом деле, там я его и нашла. А мадемуазель Саломея направилась к дому, таща за собой козу, остальная часть дороги оттуда в то время была уже заасфальтирована.

Когда мы пришли домой, мадемуазель еще не явилась. Андрианa все выходила на балкон и беспокойно глядела по сторонам; и вдруг видит следующую картину: на стене дома Афродиты тетушка Канелло учила Марину итальянскому. Вместо доски у них была стена, и Марина безукоризненно написала REDICOLO MUSSOLINI, а снизу HITLER SELINIARY − это они еще не выучили. И вот когда Андриана, застыв, наблюдала, как они исправляют орфографические ошибки, глядь из-за угла выворачивает невысокого роста итальянец с оружием, – наверное, шел к своей подружке и весь так и светился от счастья. Он хотел было с ними пофлиртовать, а потом увидел надпись на стене и замер. Андриана со всех ног бросилась вниз: видит, итальянец положил оружие и тащит Марину, хоть рыцарь и донжуан, но патриотизм все же взял верх: он хотел отвести ее в Карабинерию. И в тот момент, когда Канелло пыталась исправить положение, Марина снизу кричала, убери руки, кретин, а тетушка Андриана упала в обморок (нашла время!), послышался звук, похожий на картечь. Это по мостовой стучали каблуки Саломеи. А тетушка Андриана, с которой случился обморок от страха и голода, как будто во сне видела, как сестра кладет на землю мешок и требует у итальянца объяснений. Вся так и дрожа от гнева, она выпалила:

– Слышь ты, оставь гречаночку в покое.

Итальянец что-то ответил, черт его знает, что он там сказал, даже Канелло не поняла, но он все так же продолжал настойчиво тянуть Марину в сторону Карабинерии.

А между тем начался комендантский час. Андриана пришла в себя, но, как только увидела, что из мешка начинает сочиться кровь, к ней стал подступать второй обморок, однако, к счастью, в этот момент издалека мы услышали выстрел, это был патруль. Канелло тут же кинулась забирать своих пятерых детей со спектакля. Мадемуазель Саломея тащила Марину за другую руку и говорила итальянцу: эй, ты, коротышка, оставь мою племянницу, руку ей сломаешь, и его, беднягу, начал потихоньку брать страх. Тут послышался второй выстрел, и Саломея как с цепи сорвалась.

– Хорош уже стрелять! – крикнула она в сторону пальбы, ну, точно Леонид в Фермопилах.

Она со всей силы потянула племянницу, но тщетно: этот коротышка итальянец ни в какую ее не отпускал. Тогда мадемуазель Саломея внезапно выпустила