Хроника его развода (сборник) - Сергей Петров

«Не молчи, как баран, – приказал он себе, – налаживай контакт, придурок!».

– А вы чем занимаетесь, Слав? – вырвалось у него неожиданно.

Слава снова расхохотался и ударил себя по коленям.

– А что? Не видно?!

Не в силах освободиться от своей идиотской улыбки, Генка неопределённо повёл бровями. Ну, да, мол. Наверное, видно.

Отсмеявшись, Слава открыл шпроты.

– Ты-то сам кто? Студент? На кого учишься?

– На журналиста, – неуверенно брякнул Генка.

– Да ты чё?! – восторженно воскликнул Слава. – В натуре?!

Новоиспечённый журналист приободрился, почувствовав, что своим ответом попал в «десятку» и шансы наладить контакт существенно возросли.

– В натуре! – уверенно ответил он.

Слава протянул руку.

– Уважение, брат!

Обменявшись рукопожатиями, они вновь осушили стаканы (Слава провозгласил тост за журналистику). На этот раз Генка настолько обнаглел, что залез пальцами в банку, вытащил солёный огурец и съел его. А потом ещё откусил «Сникерс». И всё это было проделано с достоинством, как показалось Генке, вальяжно.

В комнату ввалился Пескарь. Вид у него был сонный, но довольный. В руке Пескарь держал обрез.

– Всё в норме, братва! – сообщил он.

– Волыну куда-нибудь положи, – посоветовал ему Слава.

– Ладно, ладно…

Обрез грохнулся на пол. Пескарь опустился на койку рядом с другом.

– Ширнулся? – спросил его Слава.

– Ага, – довольно ответил тот и, поочерёдно задирая штанины, принялся чесать то одну ногу, то другую.

В Тамбове Генка никогда не встречал наркоманов. Слышал о них многое, но не встречал. У него был один увлекающийся знакомый – Коля Филин, однако Коля не кололся. Он баловался травкой. И, накурившись, дико ржал.

Поглядывая на Пескаря, Генка тоже ожидал увидеть нечто подобное, но тот смеяться даже не собирался. Начесавшись вволю, он откинулся к стене и закрыл глаза. «Они спят» – прочёл на его веках Генка.

Слава, не обращая на друга ни малейшего внимания, продолжил прерванную беседу.

– Я журналистов уважаю, – говорил он, – вот написал бы ты про меня очерк какой-нибудь, а? О жизни моей бедовой, о подвигах моих… Без фамилии, конечно. Славик – и шабаш…

Генке понравился такой поворот. Он незамедлительно полез в карман своей джинсовки, вытащил ручку и блокнот.

– Легко! – сказал он.

Заглотив очередную водочную дозу, собеседник шумно выдохнул и поставил стакан на стол. Начал рассказывать.

Он поведал о первой любви, первом суде и первой отсидке. Постепенно входя в роль журналиста, Генка задавал уточняющие вопросы, внимательно глядя интервьюируемому в глаза. Слава задумывался, делал паузы, неспешно жестикулировал, наверняка представляя себя солидным гостем в телестудии. Иногда, перед началом фразы, он произносил «э-э-э».

Генка писал много, размашисто. Но страницы в блокноте стали заканчиваться довольно быстро, и ему пришлось мельчить, записывать тезисно. Впереди должно быть что-то более интересное, чувствовал Генка.

– …В восемьдесят четвёртом меня нелёгкая в Узбекистан занесла, – оживлённо повествовал Слава, – чего я там только не увидел, братан! Баи в глухих сёлах целыми полями мак выращивали. Опий из него – на месте. К ним на машинах приезжали, покупали, потом уже наркота в розницу шла. А однажды, бродяга знакомый рассказывал, решили власти вертолёты туда пустить, на парочку плантаций химикаты скинуть! Так баи, знаешь, что учудили? За «калаши» взялись и по вертолётам шмалять начали…

Слава сунул в зубы «Приму» и закурил, наполняя комнату едким, отвратительным запахом.

– Я туда, так сказать, на стажировку поехал. В Ташкент. Карманником мечтал стать, ага. Обучился этому делу вроде, «мойка»[2] у меня была путёвая. Ну чё, маршруты транспортные изучил, всё как положено. Выбрал денёк зарплатный, фифочку одну заприметил – и в трамвай, за ней. Стою себе, тихонечко сумочку подрезаю. И тут…

Славино лицо исказила гримаса отчаяния.

– Водила, сука… Затормозил резко, народ падать стал. Ну, а я «мойкой» этой бабе по ноге прямо, в кровь. Она – орать… Взяли… Следствие, суд, пять лет строгача… Не вышло из меня карманника, короче… По разбойному делу пришлось пойти. С Пескариком связался…

Он легко пнул друга в лодыжку. Друг вздрогнул и открыл глаза.

– Как ты?

– Нормалёк, – ответил Пескарь.

– Выпьешь?

– Не. На балкон пойду. Воздухом подышу.

– Ну иди. Подыши.

Слава проводил его взглядом, наполнил ёмкости водкой.

– Пескарик у нас – о-го-го! Бывший липецкий авторитет! Он у них там чуть ли не первым тему с рэкетом замутил. Жёсткий дядя…

– Кто? Пескарь? – удивился Генка.

– Ну-у. Это он с виду – рахит, а разозлится – всё! Труба дело! Недавно в Питере, в ресторане, наехал на нас фраер один, так он его цепярой удавил! Его же цепярой, прикинь? Обмотал вокруг шеи, и, – Слава затянул воображаемый узел, – удавил… Не любит, когда не по понятиям. На зоне его, знаешь, как уважают? Короновать его даже хотели…

Генка не поверил своим ушам. Это было слишком. Отмороженность – ладно, допустим. Но, что касается остального – нет. Пескарь, по его представлениям, на роль вора в законе совсем не годился. Вор, думал Генка, он такой – солидный, пузатый, в чёрном костюме, перстни на пальцах. А Пескарь? Они – спят! Конченый доходяга…

– …Пескарь, – Слава покачал головой, – не согласился. По понятиям ведь как? Если ты вор, значит, семьи иметь права не имеешь, жить должен скромно. А этого уже нет! По херу теперь понятия! У воров – и жёны, и любовницы, и дворцы с павлинами. Пескарь этого не приветствует, как в прошлом веке живёт. – Он ухмыльнулся. – «Не смогу я, – сказал, – вором быть. У меня семья, я роскошь люблю». Чё смотришь? Была у него роскошь, была. Тачки, квартиры… Проколол всё… «Крыши» из-под него ушли, потом жена бросила, вот мы с ним по городам и гастролируем. То хату где-нибудь выставим, то магазин ломанём… Ну, давай, Гендос. За нормальных парней!

Выпили. Слава закусил хлебом.

– Ладно, – подытожил он, – отдохнуть пора. Дельце одно нужно завтра обстряпать и на дно залечь. А то чересчур мы шурудим последнее время.

– Дело-то хоть толковое? – как можно безразличнее, для пущей естественности зевнув, спросил Генка.

– Толковое. Барыга шубы на рынке продаёт. Денег – до херища! Возьмём с него долю малую и разбежимся.

Слава хлопнул ладонью по выключателю, завалился на кровать, ткнул носком ботинка в красную кнопку телевизора.

На экране появились поле, трактор и Борис Николаевич Ельцин в окружении крестьян. Президент держал в ладони картофелину и восхвалял её.

– Наш, – скрежетал президент, – картофель… Его, когда сваришь… попробовать приятно… А их, европейский, понимаешь, ешь, он как из пластмассы…

«Завтра, – подумал Генка, – будет понедельник. Явлюсь в управление. Напишу рапорт. Может, мы возьмём их прямо здесь, тёпленькими. Предотвращение тяжкого преступления, два гастролёра-рецидивиста. Я даже знаю, как назовут эту операцию. Её назовут «Сакко и Ванцетти»!».

Слава начал подхрапывать. Генка растянулся на кровати, зажмурился, и всё куда-то полетело. Какие-то искры, круги. Четыре стакана, один по сто пятьдесят, три – по сто. Фактически без закуски.

Генка попытался заснуть, но не смог, мутило. И тогда он открыл глаза. Он увидел, что комната залита лунным светом. Ему показалось это восхитительным. Комната стала неожиданно длинной, будто уходила в ночное небо. Захотелось встать и пройти по этой лунной дорожке. Кого он там встретит, интересно? Вдруг, он встретит там Бога?

Словно приглашая Генку в путь, открылась балконная дверь. Он даже приподнялся на локте, но Бог не предстал перед его взором. Скорее, наоборот – Генка увидал дьявола. Или его подручного. В проёме появился Пескарь.

Несостоявшийся вор в законе, он стоял крепко, не шатаясь, заслоняя собой лунный свет.

– Слышь, – прохрипел он, – журналист! А чья это рубаха ментовская на балконе висит?

…Генка никогда не забудет этой истории. Именно благодаря ей он презрел ментовские погоны и сделался известным журналистом.

Практикант

1

Климов тушит окурок в пепельнице. Пепельница у него коричневая, в виде башмачка. С надписью «Ессентуки, 1974» на боку.

– Лупить их надо, вот и вся тактика, – говорит он.

Коля молчит. Парень воспитанный, он знает: когда ты в гостях, хозяину перечить неприлично.

Климов здесь действительно хозяин. Старший оперуполномоченный уголовного розыска Климов. Мужчина чуть за тридцать с бритым затылком и мордой бульдога, он облачён в слаксы и рубаху с короткими рукавами. Коля заметил, что все опера райотдела одеваются так, будто это не райотдел, а инкубатор.

Климов делит кабинет с казахом Жангали. Казах Жангали тоже опер. Но не старший. У Жангали доброе лицо. Он относится к напарнику с истинно восточным почтением и понимает его с полуслова. Климов называет его Жан. Иногда – Жанчик.