Нескорая помощь или Как победить маразм - Михаил Орловский

— На что жалуемся? — встрепенулся хирург, повторно опёршись на руку.

— Да, вот, милок, я тут давеча грушу надкусила… — снова начала свою песнь бабулька и повторно упустила врача. На сей раз пенсионерка сумела рассказать меньше историй, поскольку первый храп вырвался в начале третьей минуты сна. По отработанной схеме пациентка вновь показательно кашлянула.

— На что жалуемся? — проснувшийся врач оставался неизменен заложенному в институте опроснику.

— Да, вот, милок, я тут давеча грушу надкусила… — Бабулька всё ещё не понимала всей срочности ситуации. — И невестка у меня жаловалась… И мать её…

Если бы бабульку предупредили о том, что анамнез болезни и жизни придётся повторять неоднократно, то она, наверное, не имела бы иного шанса, как записать всё на диктофон и тупо включать повтор. Или…

Бабулька выбрала длинный вариант.

Длинный вариант выглядел как периодическое покашливание, сокращение историй и уже избитое «На что жалуемся?». После шестого пробуждения хирурга старушечка наконец-то осознала, как правильно необходимо излагать жалобы. Дождавшись очередного классического вопроса доктора, пациентка не стала поминать злосчастную грушу, а заявила кратко:

— Живот болит.

Вот тут, о слава тебе, Авиценна, выспавшийся хирург перешёл к следующей фазе: осмотру…

Приблизительно подобным образом происходили тяжкие приёмные дни. Больные «пели колыбельные», а светило, в свою очередь, крепко спал. Разумеется, не все получили должное воспитание, а посему кашляли крайне редко. Чаще либо трясли уставшего врача за плечо, либо тупо выбивали из-под головы руку. Грубо, конечно, но встречались и подобные кадры. Правда, надо отдать должное (и это общая заслуга) — никто никогда на врача не жаловался. До операции, честно говоря, страшно: а вдруг помощь плохую окажут или на главный принцип глаза закроют. Ну, а после — незачем. Раневая поверхность идеальна, и ни одного послеоперационного осложнения. Прям фантастика. Пациенты сияли и даже несли коньяк. Толпами. И ежу понятно, что хирург вновь напивался и продолжал засыпать на приёмах. Что делать?

Прям замкнутый круг какой-то.

Вызов № 42 ПОМОЩНИКИ

Диагноз: рваная рана пасти и колотая рана моргал.

Как стало понятно из предыдущей главы, в стационаре больному человеку определённо хорошо. Особенно если он по-настоящему болен, а не просто затеял полежать недельку-другую пообследоваться или ещё чего. Тут всё же есть шанс, что печёночную колику купируют, а прорвавшийся червеобразный отросток полностью и беспоследственно изымут. Однако и это может показаться странным, при всей красоте стационарного лечения до него ещё и добраться требуется. И вот здесь как раз и кроются основные трудности, если вы решили госпитализироваться в нашу Царскую больничку.

Машина «скорой помощи» ехала в шесть утра по утреннему Путенбургу. За окном лето, на дорогах пустынно, но медицинский автомобиль не спешил. Он плёлся лениво-осторожно на второй передаче, и пролетающим мимо единичным машинам, могло показаться, что «скорая» стоит. Причина медлительности медиков крылась в пациенте. Их пациенте. Иными словами, внутри кареты «03» находился тяжелобольной с воспалённой брюшной полостью (или перитонитом, если по-медиковому выражаться), который не то что живота запрещал касаться, но и каждого лежачего полицейского всеми своими внутренностями чувствовал. А поскольку наша основная беда — дороги не одними лишь искусственными неровностями славятся, то несложно представить ту бледность и стоны, что на несчастного пациента накатывали, когда колёса машины «03» встречали по пути ямку или рытвинку. И, честно признаться, случаи подобные в Путенбурге изобиловали.

Однако на звание главной подставы ни ямы, ни полицейские претендовать не могли. Пальму первенства в вопросе неровности того, что у нас дорогой зовётся, поделили между собой трамвайные рельсы и колодезные люки. Вот на них-то больной с перитонитом и чувствовал ту заботу и теплоту, которую проявило к нему Царство в лице проектировщиков, инженеров и дорожных рабочих, построивших всё это безобразие. И в подобные моменты больной морщился от боли и желал неизвестно кому: «Чтоб вам ваши дети так дороги строили!» И может, это так и осталось бы самым большим раздражением в его жизни, если бы не вторая (ключевая) русская беда: дураки. Да, да, вы не ослышались: ду-ра-ки. Никто не ожидал, что «скорую», крадущуюся (по отношении к остальным машинам) на скорости пятьдесят километров в час, протаранил лихач, везущий таджиков из аэропорта. Он, видите ли, заканчивал проезд на мигающий зелёный, который уже вот как пять секунд подряд прикидывался ярко-красным. Кляц! Мощнейший удар. Автомобиль «03» валится на борт, скрежет, вопли и помятые о сиденья иностранцы. Авария наделала столько шуму, что даже машина милиции, случайно проезжавшая мимо, резко остановилась. Гаишники забыли, что едут в засаду, и резко утопили педаль тормоза в пол. В ту же секунду «скорая помощь» стукнулась о поребрик и остановилась. Над набережной, миновав верхний люк, стрелой пикирует пациент, который для большей грации, вытянул шею и сложил руки по швам. Однако насладиться полётом человеку помешал господин Ньютон, со своим несчастным (конкретно в этом случае) законом всемирного тяготения. Не пролетев и пятьдесят метров, больной неуклюже приземлился на газон. После, ошалело вскочив, он, забыв про перитонит и страшную боль, семимильными скачками понёсся прочь от места аварии. Ментработники рассудили логично: бежит — значит, виноват. Последствия довольно предсказуемы. Они его догнали и расширили диагноз дубинками.

Всё-таки как хорошо, когда все службы работают слаженно.

Вызов № 43 72 МЕТРА

Офицера можно лишить очередного

воинского звания или должности,

или обещанной награды, чтоб он лучше служил.

«Эй, приятель, как мне хочется иногда, чтоб ты был большим и счастливым». Именно этими строками начинался последний рассказ Александра Покровского «72 метра» из книги с одноименным названием. Хотя на флоте, по причине суеверий, сказали бы «крайний рассказ». Но Эндрю Ойстрик, отслуживший начмедом три полноценных года, давно числился в запасе, и в наши дни его вахта переместилась на скорую медицинскую помощь. Суеверия остались позади, а здесь почти родная выездная служба. Вот как раз проводя сутки на последней, он и пытался добить легендарную книгу, штудированную ещё на младших курсах Акамедии. В настоящий период жизни из-за шквалистого наплыва пациентов до последней главы Андрей сумел добраться лишь через два месяца. «Если не изменяет память, то начал читать, не доходя до Нового года, а сегодня за окном февраль», — размышлял бывший начмед, углубляясь в классику. Времени оставалось лишь на одну главу, поскольку часы давно перевалили за полночь и упорно начинало клонить к подушке. Может, удастся поспать. Если повезет, конечно.

Конечно, не повезло.

— Андрей Сергеевич, вызов, — в комнату просунул голову водитель-напарник.

Обычно вызовы по громкой связи объявляет диспетчер. Но в поздний час на подстанции не принято шуметь.

— Иду, — отозвался академик и, дочитав фразу перед финальным абзацем, закрыл книгу. Выходил из помещения, а перед глазами всё ещё висели эти строки: «И нам бросятся навстречу: «Живы?!» А мы им: «Ещё бы!»». Интересный рассказ. Грустный немного. Или много. Ведь в целом смешная книга (после которой не хотелось служить), так сказать, сборник с флота и такой финал. «Хорошо хоть я далеко от моря», — подумал Андрей, садясь в уже успевшую остыть после последнего вызова машину.

Плавно тронулись. Автомобиль «03» зашуршал по улицам, создавая вихри от недавно посетившего Путенбург снега. Разбойница-ночь. Фонари-одиночки. На дорогах почти пустынно. Редкая тишина для наших мест. «Лежим на глубине семьдесят два метра», — в голове доктора Ойстрика вдруг всплыла очередная цитата из книги. Яркая выдержка, как будто кто-то в ухо прокричал. «Да, глубоковато вас. А на скорой-то расстояния иные будут: в километрах или минутах, если уже рассуждать о жизни и смерти», — возникла ответная реакция на книгу. «Под водой-то и десять метров покажутся бесконечностью, не то что семьдесят два». Про бесконечность наш академик знал не понаслышке: три года на железе не могли пройти даром.

Тем временем въехали во двор и уткнулись в искомый дом — Витебский, сорок семь. Вторая парадная, пятый этаж. Дверь открыла бабушка, которая неизвестно за что держалась крепче: то ли за стену, то ли за сердце. Вдруг опять в ухе: «По тому, как человек дышит и как молчит, многое можно узнать». Цитаты начинали жить в голове доктора своей собственной жизнью. «Я бы ещё добавил и по тому, как ходит», — мысленно отреагировал академик, вспомнив, как С. П. Боткин ставил диагноз, пока пациент шёл от двери до стула. Посему бабушке нестабильную стенокардию поставить преспокойно можно. Если даже не инфаркт. За подобными мыслями Эндрю Ойстрик оперативно уложил пациентку, нацепил электроды и снял ЭКГ. Старенький аппарат выплюнул плёночку с непонятными для рядового человека каракулями. «Как это здорово не думать», — очередная Покровская заметка опередила расшифровку кардиограммы. Наш эскулап молча всмотрелся в пленку. Да чего здесь думать-то: инфаркт! Настоящий инфаркт. И ни какой-нибудь там меленький или верхушечный, а самый что ни на есть классический, трансмуральный.