Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр

— Смирись с этим, Коль. И больше не надо нам видеться. Окей?

— Что ты творишь? Господи, что ты творишь? — шептал Николай, закрыв глаза руками. — Не верю. Этого не может быть. Гаденыш. Вот же мелкий гаденыш. ***

Мать и сын дали друг другу обещание.

Вероника Вячеславовна свое выполнила. А вот с Максом все было не так просто.

На какое-то время жалобы действительно прекратились, что уже было для Вероники Вячеславовны приятным утешением после болезненного расставания с Николаем. Макс держался неплохо. Он и за учебниками стал сидеть больше времени, и о мелких подлостях решил пока забыть. Хотя руки чесались, ох, как чесались. Например, ему в руки попала тетрадь Тани Сапожковой (со старыми конспектами по физике), в которой случайно затерялась любовная открытка — от другой одноклассницы, Насти Ереминой. Как же было тяжело сдерживать себя! Подлая мысль металась от массовой рассылки с копией открытки до непристойного шантажа. Или — вот еще. Макс стал наблюдать за одним пареньком из начальной школы. Уж слишком раздражал его этот мелкий пухлый сопляк, который всегда улыбается или смеется. Макс заметил, что тот из рук не выпускает свою коробку с едой. Только изредка оставляет ее на подоконнике в школьном коридоре, пока играет в догонялки. Макс хотел стырить эту коробку, наложить в нее в туалете и поставить обратно. И снять на телефон с безопасного расстояния реакцию паренька. Много чего было, много. Но Макс терпел. А ведь еще он мечтал проучить Шушакову — с той самой минуты, как она его осадила.

Так длилось пару месяцев. Потом Макс устал. Он не пустился во все тяжкие, конечно, но накопившееся раздражение иногда выходило наружу. Совпало это с появлением нового учителя. От него прилетело и за учебу, и за поведение. Как раз на его уроке случилась постыдная сцена с Викой Шушаковой.

Макс сидел в телефоне, прямо на уроке, рассматривал фотографии некогда любимой девушки в соцсетях. На одной из последних Вика нежилась в объятиях какого-то громилы — судя по всему, студента; Макс взбесился. Столько времени он терпел, жалел ее, не мстил. Ладно, он не жалел ее, все из-за обещания, но ведь по факту — не мстил! А она, сучка, вот так с ним, значит. Он тут же стал ей писать сообщения, грубые, жестокие. Раскрасневшаяся Вика молча заблокировала фрика. Но Макс только еще больше разозлился. Он стал что-то ей шептать змеиным голосом, а когда Константин Федорович сделал ему замечание, он собрал вещи и выбежал из кабинета, успев яростно выкрикнуть: «Шлюха!» Новый учитель, чтобы как-то разрядить обстановку, буднично произнес: «Меня, конечно, по-разному называли, но чтобы так…» Все посмеялись, даже Вика; а после урока благодарная девушка рассказала обо всем Константину Федоровичу, чтобы тот не сделал ошибочных выводов.

Вскоре и Вероника Вячеславовна обо всем узнала.

В этот раз, однако, ссора в доме Аникиных вышла не такой громкой. Только Вероника Вячеславовна ворвалась в комнату Макса, как тот уже пустил слезу. Он знал, что этого разговора не избежать, слухи до матери все равно дойдут. В прошлый раз слезы подействовали, но и были они настоящими. Теперь же пришлось постараться.

Вероника Вячеславовна, затаив дыхание, слушала душещипательную историю о неразделенной любви. Самое любопытное, что Макс от себя ничего не добавил (если не считать дрожащего голоса), чтобы перетащить мать на свою сторону: рассказал все как есть, с интимными подробностями. Когда он дошел до фотографий с громилой, Вероника Вячеславовна так же пришла в бешенство.

— Вот шлюха! — выпалила она.

Макс улыбнулся.

— Да, маман. Я ей так и сказал. Но при всем классе, не сдержался, прости. Я знаю, что это нехорошо.

— Иди ко мне, мой маленький.

Она обняла его.

— Маман, я тебя так сильно люблю.

— А я тебя, Макс.

Все утряслось.

А что до проблем с математикой — Вероника Вячеславовна наняла сыну репетитора. Раз Макс говорил, что новый учитель — «полный мудак», так, пожалуй, и было.

С другими предметами было проще. За эти годы Вероника Вячеславовна нашла подход к каждому учителю, нужно только побегать и повыпрашивать. Тем более — осталось недолго, полтора года, даже меньше. А там — прощай, школа! Забудется все как страшный сон.

Главное, думала она, чтобы Макс ничего не натворил.

Но он после истории с Шушаковой и последовавшим идеальным примирением с матерью вдруг почувствовал, что руки у него снова развязаны. Поэтому, когда Димасик пришел к нему с фотографиями Сергеича, Макс решил, что такую возможность нельзя упускать.

Это же будет капец как весело. ***

Макс, пожалуй, был счастлив. Впервые в своей жизни он осознанно пришел к этой мысли. Он не ссорился с матерью, все у них было хорошо. С учебой стало спокойнее — где сам наскребет на троечку, где мать договорится. Еще Макс наконец понял, чем он хочет заниматься, зарабатывать на жизнь в будущем.

Это была критика.

Сначала — литературная. Но от этого варианта пришлось все-таки отказаться: для этого нужно было много читать. Поэтому Макс выбрал кино. Тут будет попроще, решил он.

Правда, увлечение Макса вскоре стало каким-то нездоровым.

Сначала он набросал пару рецензий и отправил их своему кумиру — известному кинокритику Антонову, чтобы тот оценил их. Но Антонов отнесся скептически к творческим попыткам Макса. Он лишь коротко ответил подростку:

«Уважаемый Максим! Ознакомился с Вашими работами. Пока, к сожалению, у Вас все выходит слишком шаблонно. Вместо того чтобы предоставить читателю работу для мысли, Вы лишаете его этого своими безапелляционными трактовками. Желаю дальнейших успехов».

После этого письма Макс загорелся новой идеей. Он стал критиковать не фильмы, а рецензии Антонова на них. Искал их в сети и в комментариях насмехался над той ерундой, которую строчил «переоцененный графоман». Почти в каждом таком «ответе» Макс использовал свою любимую троицу: «архаика», «модернизм» и «постмодернизм».

Как ни странно, некоторые плюсы в новом увлечении Макса все-таки были. Точнее — один плюс. Всю ярость он оставлял в сети, поэтому в школе был паинькой. Даже «тупая Шушакова» его больше не интересовала. Он думал только об одном: как «разнести» Антонова. Самой большой наградой за его труд было одобрение в комментариях — от таких же критиков, которым Антонов чем-то не угодил.

Этот восторг Макс не мог сравнить ни с чем.

Однажды Макс, вернувшись из школы, застал плачущую мать.

Он испугался, стал расспрашивать ее. Вероника Вячеславовна лишь ссылалась на резкое недомогание; Макс тогда посоветовал ей взять больничный. «Так и сделаю», — сказала она.

Макс, конечно, не поверил ей. Он полагал, что причиной был Николай и трогательные воспоминания о счастливом прошлом. Поплачет — и забудет, думал он. Однако все было сложнее. И трагичнее.

Утром с Вероникой Вячеславовной связалась сестра Николая и сообщила, что тот умер. Из ее сбивчивой речи Вероника Вячеславовна сумела выхватить лишь «кому», «боль» и «кашель». Она провела три урока, а потом отпросилась у Кучи — какая тут работа, когда кружится голова и заплетается язык.

Потом пришел Макс. Вероника Вячеславовна не хотела показывать ему своих слез, но остановить их она никак не могла. Он успокоил ее, заварил чай с медом. Весь вечер не отходил от нее. Ей стало полегче. Но ночью она проснулась и снова расплакалась; уткнулась в подушку, чтобы Макса не разбудить.

Через несколько дней Вероника Вячеславовна в прежнем ритме проводила по восемь-десять уроков в день. Раньше это было невыносимо много, но сейчас — идеально подходило для ее состояния. Призрак Николая постоянно преследовал ее. Стоило ей оказаться в одиночестве, наедине со своими мыслями, как из нее вырывались слезы. Поэтому забитый уроками день и вечер с Максом не позволяли ей раскисать.

По ночам, правда, она ничего не могла с собой поделать. Просыпалась и плакала.