Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр

— Ясно. Он двойку недавно получил за проверочную. Вы не подумайте, я с вами не спорю. Просто говорю, чтобы вы знали.

— Да, я в курсе. Макс мне сказал. Он от меня ничего не скрывает. Вчера весь вечер готовился, говорит, что обязательно исправит. Он у меня упрямый.

Константин Федорович одобрительно кивнул, хотя каждое ее новое слово вызывало все больше подозрений.

— Понимаете, ой, как бы так сказать, он же… ну, без отца растет. А иногда не помешало бы, — неестественно усмехнулась она. — Подросток еще, у них в этом возрасте у всех с дисциплиной проблемы. Да и любовь, куда без нее! — Опять смех, такой же необязательный и заискивающий. — У Макса, по секрету, большая любовь. По имени Вика Шушакова.

Константин Федорович встрепенулся от упоминания этого имени — что-то вспомнил.

— Как хорошо, что вы сказали про нее. Я как раз собирался с классным руководителем поговорить. Даже искал ее вчера, но не нашел.

Эти слова встревожили Веронику Вячеславовну.

— А что? Что такое? Зачем сразу к Евгении Дмитриевне!

— Странно как-то любовь у него проявляется. Позавчера они, насколько я понял, переписывались. Прямо на уроке.

— Я поговорю с ним! Эти телефоны, проклятие настоящее…

— Да нет же. Это еще не все. Потом Максим стал психовать, обозвал ее при всех… — Константин Федорович, подобравшись к грубому слову, замялся, — в общем, шлюхой ее обозвал. Из кабинета вышел.

Вероника Вячеславовна обомлела. Сын подкидывал ей задачки все сложнее и сложнее.

— Ну… мы дома разберемся с ним обязательно. Я обещаю. Можете тогда к классной не подходить. Хорошо?

— Она подошла ко мне после урока. Шушакова. Ей, видимо, было важно передо мной объясниться. Она сказала, что еще перед Новым годом отшила Максима. Говорит, он на нее до сих пор злится из-за этого.

Это был настоящий удар для Вероники Вячеславовны. Она растерянно взглянула на Константина Федоровича; ему показалось, что больше она не сможет придумать никаких оправданий. Он ошибся.

— Ну, вы же знаете, какие нынче девочки. Еще сама сопля зеленая, а уже кем-то себя возомнила.

— Она мне показалась безобидной девочкой, — заметил Константин Федорович.

— О-о-о! — протянула Вероника Вячеславовна. — Какой вы наивный. Я-то уже наслушалась про них…

— От сына?

После этих слов между ними возникло напряжение.

Константин Федорович невольно переступил через свою жалость к этой женщине. Он понимал, что все ее слова о сыне не имеют ничего общего с Максимом реальным. Но немного подыграть он был готов: уж слишком в унизительном положении находилась Вероника Вячеславовна. Заискивающий взгляд и подобострастная интонация смущали Константина Федоровича, но он и на это закрыл глаза, потому как женщина перед ним была простой, никакой хитрости, подметил он, в ней не сидело. Она всем сердцем пыталась убедить других людей, что ее сынок на самом деле не такой плохой. Она и сама, подумал Константин Федорович во время неловкой паузы, в это верит. Материнская сила любви способна на многое. В том числе — допустить трагедию. Именно это и почувствовал новый человек, именно поэтому он ее и перебил.

Вероника Вячеславовна замялась, подозревая, что разговор может закончиться совсем не так, как она того хотела: не хватало еще поссориться с новым учителем.

Боится спорить со мной, подметил Константин Федорович. Неужели думает, что из-за наших разногласий я буду занижать оценки ее сыну? Вот глупая.

— Был рад познакомиться, — сказал Константин Федорович.

— Да, да. Я тоже, — растерянно улыбнулась она.

Когда разошлись, уже в спину она крикнула:

— Макс все исправит, я вам обещаю!

Вероника Вячеславовна жила ради сына. Так вышло не случайно, конечно, но и не сказать, что именно так она представляла себе свою жизнь. Макс рос без отца. Когда ему было три года, того поймали за воровство. В тюрьме он повесился. Ходили слухи, что ему в этом помогли, потому что авторитет, которого он обворовал, к своей собственности относился трепетно, с излишней сентиментальностью, несмотря на то что друзья из милиции ему все вернули.

В общем, Вероника Вячеславовна осталась без помощи. Только она и маленький Макс. Время было тяжелое. В школе платили немного, приходилось пахать в две смены. Усталость от работы в классах по тридцать человек была нечеловеческой. На последних уроках у нее уже заплетался язык. А после школы ей еще нужно было бежать в садик за Максом, где он всегда оставался последним ребенком. Иногда выручала Евгения Дмитриевна — подруга, которая тогда еще работала в другой школе, преподавала русский и литературу, — то продуктами, своими, с дачи, то с Максом могла посидеть, если с садиком проблемы были; потом, правда, у них появился свой ребенок, поэтому помогать стало уже сложнее.

Очень часто Вероника Вячеславовна засыпала с мыслью, за которую утром ругала себя: как было бы хорошо заснуть и больше никогда не просыпаться; ей становилось за это стыдно, когда она шла в комнату Макса и будила его в садик.

В детстве Вероника Вячеславовна часто слышала: маленькие детки — маленькие бедки. Она, будучи ребенком, не понимала, что это значит. Более того, не догадывалась, что эти слова матери относились к ней. Повзрослев и поняв смысл, она по-прежнему не относилась всерьез к старой мудрости: уж слишком она русская, мрачная.

Когда Макс пошел в школу, все прежние сложности вдруг отступили, точнее — не отступили, но стали казаться абсолютно ничтожными в сравнении с новыми. Тогда-то Вероника Вячеславовна испытала на себе всю горечь старой пословицы.

Нет, Макс и в садике порой мог попасть в какую-нибудь историю, но ведь — дети, с кем не бывало. В школе то, что раньше могло показаться умилительным, стало принимать нездоровые формы.

Учителя жаловались на его раздражительность и грубость. Материал давался ему нелегко, он завидовал другим детям, более способным, поэтому часто говорил им гадости. Плюс — он стал осознавать, что мать, работавшая в школе, служила для него своеобразной защитой.

Никто не хотел портить отношений, поэтому разговаривали с Вероникой Вячеславовной аккуратно, не так, как с другими родителями, чьи дети позволяли себе такое же поведение. Словно и ничего страшного не произошло, просто стоит быть немного терпеливее, что ли, или — заниматься усерднее. И тогда Макс после домашней ругани уже больше времени сидел над сложными заданиями. Улицы его лишили, телевизора тоже. Часто Вероника Вячеславовна помогала ему, что-то — откровенно делала за него, но только для того, чтобы реабилитировать сына в глазах учителей. Оценки становились лучше. Но учителя все понимали. Просто закрывали глаза.

Так длилось до тех пор, пока Макс не перешел из начальной школы в среднюю.

С пятого класса проблем стало больше.

Вероника Вячеславовна все время ругалась с ним. Учителя жаловались на него постоянно, причем жалобы эти уже выглядели по-другому. Во-первых, некоторые новые учителя были более принципиальными, их уже не так сильно волновало то, что мать Макса работает в этой же школе. Во-вторых, дело касалось уже не только раздражительности или неуспеваемости. Макс все чаще стал устраивать маленькие гадости: от дохлой пчелы, которую он подложил в тетрадь однокласснице, до бессмысленной надписи «хуй собачий» за доской в кабинете биологии. С последним — вычислить шутника помогла учительница русского, определила по почерку; Макс даже не додумался изменить его. Этой учительницей, кстати, была Евгения Дмитриевна — она к тому времени уже перешла в 72-ю школу и, более того, была классным руководителем Макса.

Мать ругала сына все время. Он боялся ее, порой так сильно, что — зная, что ему скоро влетит, — начинал биться головой об стену. Когда Вероника Вячеславовна впервые это увидела, то разозлилась еще больше. «Ты с ума сошел! — кричала она. — Идиотик! Да если кто узнает! Тебя же и так считают ненормальным! Хочешь, чтобы вообще от тебя шарахались все!»