Жизнь волшебника - Александр Гордеев

ещё несколько мгновений прежде, чем окончательно очнуться и всё вспомнить. В

доме тихо, и он, приподнявшись, смотрит в окно. На траве лежит роса, делая землю тёмно-

зелёной. Смугляна с чемоданчиком и сумочкой через плечо уходит по влажной дороге, по которой

сегодня ещё никто не проезжал. Роман в одних трусах выскакивает на крыльцо.

– Нина! – кричит он так, что в утренней тишине его, наверное, слышно и в селе.

Жена от его крика замирает, как от внезапной пули, просвистевшей над ухом. Вжав голову в

плечи, она медленно поворачивается – ну не может быть что б он снова передумал!

– Ты, главное, деньги подальше убери! – на всю степь советует Роман. – И не покупай никаких

подарков, ничего. Поняла?

Об этом он хотел сказать ещё с вечера, а теперь спросонья вдруг вспомнил. Вообще-то он

думал, что утром Нина его разбудит, чтобы он отвёз её на мотоцикле, а ей этого и не нужно – ей

главное смыться.

Теперь она торопливо кивает головой, машет рукой и даже не решается ничего сказать. Роман

возвращается в постель. Вот простились, так простились…

Часа через два он просыпается от ощущения какой-то нехватки, от пустоты в доме. Открыв

глаза, долго лежит неподвижно. В тишине отчётливо слышно тихое, еле заметное дыхание детей.

Первой просыпается Машка, потягиваясь, зовёт:

– Мама!

Роман отбрасывает одеяло, подходит к ней.

– Что, доча, проснулась? Ну давай, поднимайся, поднимайся, только тихо. Пусть Федяшка ещё

поспит немного. Не будем его будить, ладно? Где тут прячется наш тёпленький горшочек? Вот он

из-под кроватки выглядывает.

Дочка, обрадовавшись отцу, цепляется за шею, а потом уже сидя на горшке, с удивлением

смотрит на постель.

– А мама где?

– А мама в гости уехала, – как можно проще объясняет Роман, – но ничего, скоро она приедет.

Гостинцев привезёт. Ты каких гостинцев хочешь?

Как хорошо, что дочке не надо объяснять, что «скоро» – это не под вечер и не завтра, а через

много дней. Теперь это «скоро» он будет говорить в течение трёх недель, а то и больше. И пусть

дочка лучше мечтает о гостинцах. На собственной же душе горечь и пустота. Машку придётся

постоянно отвлекать и уговаривать. Хорошо, что младший пока ещё ничего не понимает.

«Они уехали отдельно, – коротко, но почти виновато отчитывается он перед Матвеевыми, –

каждый в свою сторону».

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

На трясине

416

Дети забирают теперь всё время, и это кажется новой формой жизни, заполненной спокойной

душевной гармонией. Раньше Роман удивлялся, как это жена справляется с ними, однако это

неплохо удаётся и ему. Трудней всего, конечно, с кормёжкой. Пока даёшь трехмесячному Федьке

бутылочку с жидкой кашей или смесью, Машка влезает рукавом в тарелку. Пока отвлекаешься на

Машку, Федька захлебнулся кашей и выплюнул всё на себя. После кормления начинается

умывание измазанных лиц и рук.

– Машуня, давай личико помоем, – просит Роман, – покажи, где твоё личико?

Но так как ручки у дочки мыльные, она закатывает глаза куда-то под лоб, как бы взглядом

показывая своё лицо. И как тут не рассмеяться? Машку после мытья тут же на горшок, а Федьку

самому над горшком подержать надо. Но у Федьки с этим делом всё непредсказуемо. Держишь,

держишь – толку никакого. Только ползунки надел – вот и толк подоспел. Грей воду, готовься к

стирке – куча грязного, кажется, растёт сама по себе прямо на глазах. Стирать можно и на улице.

Здорово, что с утра сегодня чуть-чуть сбрызнуло дождиком: теперь там чисто, свежо, обветренным

размокшим деревом пахнет. Федька после еды и прочих процедур снова затихает. А что, если его

вместе с кроваткой вынести на воздух? Пусть поспит, солнце не помешает: сегодня хоть и тепло,

но сумрачно. Нина так не делала. Да кроватка ей и не под силу. Федька больше спит в доме, а ведь

на вольном степном воздухе сон куда здоровее.

Вынеся деревянную кроватку в ограду, Роман занавешивает её со всех сторон тюлем от мух и

принимается за стирку. Машке кажется открытием, что кроватка братика может стоять прямо у

крыльца. До этого он, бывало, спал здесь в коляске, а теперь по-настоящему, в кроватке. Она

переносит всё свое хозяйство с маленьким столиком, с игрушечной посудой поближе к Федьке и

обустраивается так, что братик оказывается в её новом доме. Роман предупреждает, чтобы она

своими кастрюльками сильно-то не звенела, и Машка, исполняя это наставление, ходит на

цыпочках, а с куклами говорит шёпотом. Более того, погрозив пальчиком Мангыру, загремевшему

цепью о порог конуры, она подходит к нему, и пока он облизывает её выставленные вперёд

ладошки, внушает, чтобы Мангырка не шумел и не тявкал.

Возясь с детьми и приспосабливаясь к ним, Роман понимает, что взрослого человека умудряет

уже само существование детей. Дети учат сдерживать раздражение – тут ведь достаточно

уразуметь лишь то, что им (как впрочем, и некоторым взрослым) не дано понимать того, что

понимаешь ты. Они учат доброму остроумию, они создают вокруг себя такую атмосферу, что и ты

сам вольно или невольно живёшь немного в детстве.

Вывесив постиранное на проволоку и выплеснув мыльную воду, Роман присаживается на

ступеньке крыльца. Пасмурный день приятен тишиной, покоем, задумчивостью. Однако в

маленьких, с трудом приживающихся и, кажется, за лето ничуть не подросших топольках стоит

цветастый гомон – у воробьёв, пырхнувших из-под крыши дома, какой-то семейный скандал –

неужто отец семейства куда-то влево слётал? Как бы не разбудили они Федяшку. Хотя вряд ли

такие звуки помешают. Машина или мотоцикл разбудят, а воробьи – нет. Воробьи – от природы. У

самого-то недавно было нечто похожее: сидел в доме, читал книгу, не замечая собирающегося

дождя и вдруг, когда резко громыхнуло над крышей, очнулся, вздрогнул. Сердце укатилось куда-то

вглубь, но тут же, успокоившись, легко вернулось обратно. Этот звук не страшен, он природный,

естественный, человек привыкал к нему эволюционно. Потому и испуг от него лёгок.

Машка, видимо чувствуя спокойное, фоновое присутствие отца, сегодня как-то особенно

увлечённо и радостно занимается своими делами. Для неё радость настолько естественна сейчас,

что она не понимает её как радость. Как оценить и взвесить то, что не с чем сравнить – горечи-то у

неё ещё не было. А если и была, то какая-нибудь маленькая, на уровне быстрой обиды, пока ещё

несовместимая с большим, естественным, изначальным счастьем. Конечно, придет время и горечь

найдётся…

Роман долго сидит, наблюдая за детьми, и вдруг его пронизывает, захлёстывает чувство вины

перед ними. Конечно, они с Ниной не самые лучшие