Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо - Герд Шверхофф

предложение, основанное на римском праве, в своем «Руководстве по уголовному праву», впервые опубликованном в 1551 году. В нем богохульство, наряду с отступничеством, ересью, симонией и различными формами магии и колдовства фигурирует среди преступлений против божественного величия – самых отвратительных и величайших преступлений. И среди этих преступлений особенно выделяется богохульство, которое рассматривается в первую очередь и характеризуется как прямые нападки на Бога и как грех самого дьявола[323].

Особая защита божественного величия от наглых богохульников казалась современникам необходимой не в последнюю очередь для защиты самих себя. В начале XV века ректор парижского университета Жан Жерсон уже объяснял правителям, что грех богохульства является основной причиной эпидемий, войн, голода и других невзгод, поразивших христианский мир. В особенности это относилось к французскому королевству, король которого носил титул rex christianissimus[324]. Христианнейшие короли отреагировали лишь спустя короткое время: впервые в 1420 году в преамбуле к королевскому указу было сказано, что богохульники могут быть виноваты в том, что из-за их проступков Создатель насылает на королевство многочисленные страдания и невзгоды. Это касалось основного мотива, который с тех пор неоднократно варьировался[325]. В соседнем королевстве этот мотив впервые появился в акте короля Максимилиана I против богохульства от 1495 года (фактически опубликованном только в 1497 году). В нем говорится, что голод, землетрясения, эпидемии и другие напасти возникают из-за тяжкого оскорбления Творца и из-за вызванного оскорблением праведного гнева Божия[326]. Это перечисление дословно взято из новеллы 77 римского императора Юстиниана (см. главу 4), на которую Максимилиан также явно ссылается как на образец. Однако до XV века божественный гнев не играл особой роли в контексте правовых норм ни во Франции, ни в империи. Только теперь он занял видное место при трактовке богохульства. Так называемая теология возмездия, или гнева, достигнет своего пика в эпоху Реформации и конфессиональных разделений[327].

В деле защиты от божественного гнева монархи были отнюдь не одиноки, напротив, в эту задачу особенно сильно были вовлечены городские власти. В случае с Германией возможно даже, что муниципальное законодательство сыграло роль первопроходца. За несколько лет до Максимилиана совет города Берна издал запрет на ругательства и проклятия, который был основан на новелле 77, как и аналогичный акт Максимилиана о богохульстве. Члены городского совета, говорилось в бернском документе, серьезно задумались над тем, что из-за нарушения божественных заповедей всемогущий Бог обрушивает на человечество множество тайных наказаний и открытых язв, войны, голод, смерти, град, морозы, неурожаи и другие несчастья. Почти за 40 лет до этого в указе уже звучала подобная формулировка; таким образом, Берн стал одним из пионеров в немецкоязычном мире этой языковой формулы, которая впоследствии стала столь популярной[328]. Тот факт, что власти города должны были почувствовать особый вызов, возможно, также связан с тем, что в Ветхом Завете синдром греховного поведения и божественного наказания был очень конкретно связан с городами: в Книге Бытия (Быт. 19) описывается уничтожение городов Содома и Гоморры серой и огнем, которые Бог пролил с неба, потому что был утомлен грехами их жителей. И теперь, как заявляли в своих постановлениях муниципальные власти Кельна и Берна, именно дурные клятвы и нечестивые богохульства вызвали особый гнев Божий[329].

Но защита от экзистенциальных опасностей была не единственной причиной, по которой городские власти наказывали за богохульство. Для них это был также способ символически утвердить свои – далеко не всегда неоспоримые – претензии на господство над членами городской общины и подчеркнуть свою роль отцов города, ответственных за общее благо (bonum commune). Города, по крайней мере в Центральной Европе и Италии, сыграли роль первооткрывателей в борьбе с богохульством[330]. Несмотря на то, что по сегодняшним меркам они часто были не такими уж большими, в позднем Средневековье они служили местом сбора иммигрантов разного происхождения и характера в довольно статичном сельском мире. Традиционные механизмы социального контроля в тесных сообществах функционировали в этих условиях менее эффективно, а тесное сосуществование людей разного статуса и происхождения требовало новых правил, не в последнюю очередь в отношении морального поведения. По этой причине городские муниципалитеты были предшественниками полицейского законодательства, которое лишь позднее было закреплено на уровне более крупных территорий. В этом отношении борьба с богохульством вписывается в более широкий нормативный контекст.

Богохульство относится к особой категории преступлений. Это были официальные преступления, которые «по своей природе не знали частного истца» и которые «служили воротами для инквизиции»[331]. В этих преступлениях, другими словами, официальный следователь действовал по собственной инициативе против потенциальных преступников. Все члены общины могли почувствовать угрозу от поступка богохульника. Но никто не страдал от этого в особенной мере и поэтому не чувствовал себя обязанным выступать в суде в качестве истца, как того требовал прежний закон. Поэтому власти должны были действовать сообразно своей должности, как бы выступая в качестве доверенного лица сообщества, которому грозила опасность, и принимать меры против нарушителя. Таким образом, такие преступления, как богохульство, а также нарушение официальных запретов на одежду, роскошь и азартные игры, привели к появлению в позднесредневековых немецких городах «публичного уголовного права», в рамках которого можно было обойтись без истца даже в случае весьма традиционных насильственных или имущественных преступлений. Какой бы архаичной ни казалась нам сегодня идея Божьего гнева и возмездия, она стала отправной точкой для небезынтересной модернизации закона.

Но как представители власти должны были узнать о нарушении норм, если формальных истцов не было? Очевидным решением был донос. В первом ордонансе Людовика IX от 1268/1269 года уже говорилось о доносчиках, которые должны были получать четверть штрафа от осужденных богохульников. Очевидно, что страха перед угрозой божественного наказания во многих случаях было недостаточно; требовались конкретные денежные стимулы, чтобы заставить людей доносить на богохульников[332]. По этому пути пошли и немецкие города позднего Средневековья, где спектр возможностей был очень широк[333]. Например, во Франкфурте в 1354 году всех горожан смогли обязать «разоблачать» богохульство (т. е. сообщать о нем), когда они приносили присягу как граждане, и, наоборот, им могли угрожать наказанием, если они этого не делали. Другие города, такие как Констанц, полагались на то, что члены городского совета и другие должностные лица будут потенциальными доносчиками. Трактирщики чаще других фигурировали в муниципальных статутах как лица, которые должны были уделять особое внимание надзору за богохульниками. И последнее, но не менее важное: некоторые городские советы полагались на (тайных) агентов, специально отвечавших за осуждение богохульников, или поручали эти задачи нижестоящим полицейским или судебным исполнителям. Но, несмотря на все бонусы, использование информаторов часто не увенчивалось успехом. Об этом свидетельствуют не только жалобы многих властей на несоблюдение законов, но и тот факт, что многие из зафиксированных богохульных