Сердце Агрессора - Андрей

Мы как раз вышли на какую–то горку, когда Реутов заговорил. Становилось уже нестерпимо холодно. Ветер пронизывал сырую одежду насквозь. Дождь утратил свою сокрушающую силу и превратился в мчащуюся из темной бездны запада мельчайшую водяную пыль. Как раз сейчас–то и не нужно было останавливаться. Зубы во рту сразу так невзлюбили друг друга, что, разделившись на две челюсти, стали драться. И еще я вдруг сильно захотела уединиться на пару минуток по своим делам. На ходу у меня такого желания не возникало, спрятаться в той проклятой степи было негде и поэтому я немного обиделась на стоящего, как столб у дороги, Реутова, что ему и сказала:

— Эй ты, ублюдок! Долго ты будешь пялиться на красоты этого гадского места?

У меня получилось не очень внятно, зато достаточно зло. Это мне не понравилось, и я решила исправиться:

— Реутов, миленький, или мы уже пойдем или… мне будет очень стыдно.

— Ты могла бы справить свои физиологические потребности пока я смотрел в сторону города! — он наконец отозвался, но множество слов в его ответе я вообще тогда не поняла, хотя они и походили на нормальный человеческий язык, а не на тарабарщину сталепланетянскую.

— Что ты сказал?

— Ты можешь отойти, я смотреть не буду.

— Плесень, — пробормотала я и поспешила использовать данную мне мужчиной возможность.

Надо сказать, что я так и не поняла до сих пор, что же больше заставляло трястись мои пальцы когда я расстегивала пуговицы на одежде — холод, или страх и стыд, что Иль может увидеть, как я это делаю. Но, к счастью все кончилось благополучно.

— Нужно сворачивать к лесу, — сказал Реутов как ни в чем не бывало, когда я, сделав дело, подошла к нему. — Там меньше грязи и слабее ветер.

— Пошли, — воскликнула я. Очень уж хотела побыстрее добраться до леса, очень уж замерзла стоя там, на продуваемой всеми ветрами, вершине лысого холма.

— Что–то мне не внушает доверия это ровное поле от горы до леса… — пробормотал Реутов, но все же шагнул вниз.

Я за ним. Мы все время ускоряли шаг, потом перешли на бег и на луг выскочили уже сломя голову. Если бы попалось простое поле, мы бы еще долго бежали бы по инерции, но оно ведь было совсем не простое. Каждая песчинка впитала в себя воду, каждый корешок всосал влаги столько сколько смог. Каждая молекула глины облепилась молекулами воды. Это было не поле, это была покрытая подмерзшей корочкой земли и льда ловушка. Болото ловушка. Болото, живущее только утром и вечером. Болото, питающееся наглыми людьми и зверями решившими перебежать его затаившуюся злобой коварную плоскость. Оно ждало нас, оно с улыбкой смотрело, как решаемся мы там, на недосягаемой для него высоте, и как бежим к нему, в его похотливые холодные объятия.

Под Реутовом первым проломилась скрывающая болото тонкая ледяная корка. Почва вдруг прогнулась под его весом и, лопнув на многие десятки осколков скрепленных корнями растений, ушла под дышащую могильным холодом жидкую грязь. Я не успела моргнуть пару раз, как Реутов уже плескался по пояс в грязевой луже.

Моргнуть я не успела, но вот остановиться шагах в пяти от Реутова смогла, и это задержало реакцию болота на минуту. Ровно минуту я смотрела на отчаянно барахтающегося в грязной полынье инопланетянина, а потом присоединилась к нему. Хотя была гораздо ниже ростом Реутова, я тоже провалилась по пояс…

Словно безумная, билась в вязкой грязи, как в сетях. Я кричала, когда у меня вспыхивала надежда, и молилась, когда вспоминала о богах. Но настало время, и я смирилась.

Я уже не чувствовала ног о чем и сообщила притихшему Реутову:

— Интересно, болото что, отпустило мне ноги? Я их совсем не чувствую.

Немедленно мелькнула тревожная мысль Реутова:

— Двигайся! Не давай болоту откусить твои ноги… Я думаю, что когда болото замерзнет, мы сможем выбраться, только нельзя давать грязи вокруг нас замерзнуть.

Надежда приоткрыла дверцу в мою душу. Я затопала ногами, в результате погрузилась еще на пару сантиметров, зато более–менее вернула ощущение жизни своим ногам.

— Как ты думаешь, сколько еще эта вонючая лужа будет замерзать? — мне хотелось, чтоб Реутов как–то утешил меня, а он:

— Ты более долгое время жила на Конвикте, тебе лучше знать.

Я немного обиделась и еще пару часов мы молча топтались в этом дерьме.

Было и так страшно холодно, а тут еще ветер, было умерший вместе с дождем, поднялся снова. Его принесли с собой маленькие сухие крупинки снега. Я медленно развернулась спиной к ветру и присела: все же грязь была немного теплее воздуха.

— Двигайся, Ларри, двигайся!

Мне было хорошо и спокойно. Я видела утренние ручьи, деревья выпускали гроздья листьев и с них стекали кисло–сладкие капли сока…

Иногда я разрывала слипающиеся на холоде ресницы. В эти редкие моменты, понимая кто я и где я, заставляла свои члены двигаться. Но через минуту вновь чувствовала себя птичкой перелетающей с ветки на ветку в бешено живущем утреннем лесу. Я летела. Стебли вытягивались у меня на глазах и из сотен нор выползали сотни сонных зверей. А я летела над ними и пела им о своем счастье и об утре. Впереди была пропасть, я знала это и ждала этого. Я знала восторг высокого полета. И вот ступенька обрыва обрывалась — я летела высоко над лежащей внизу долиной…

Я так и отпустила бы свою жизнь в полет над утренними долинами, но Реутов ведь знал, что я чувствовала себя маленькой летящей птичкой. Он–то думал, что я просто медленно умирала в грязном болоте, поэтому, как только вода немного схватилась морозом, выполз на более твердый участок почвы и вытянул меня за шиворот. Я оказалась на твердой земле, но не могла даже пошевелить пальцем. Болото все еще держало меня в плену. Грязь, налипшая на одежду и на тело, сразу замерзла и замуровала меня. Быть может, это спасло мне жизнь. Из–за грязевой корки я почти не чувствовала холода. Я подняла полные слез глаза и увидела стоящего, шатающегося от усталости Реутова.

— Ну, вот мы и на свободе. Теперь остается только дойти до леса, и перекусить, — Иль старался говорить веселей, но я видела с каким усилием он вообще говорил.

Еще не совсем оправившись после тяжелого ранения, он много сил истратил на длительный переход, а потом еще, не минуты не останавливаясь, топтался в болоте. — Ну ладно, отдохнула, теперь — вперед…

Реутов нагнулся, поднял меня на руки и, тяжело ступая, поплелся к лесу. Я чувствовала, как дрожат его мышцы, видела как пригибает к земле моя тяжесть и ледяной ветер. Я боялась, что он запнется и упадет. Боялась не за себя. Я была уверенна, что упади он и его уже не поднимет с земли никакая сила.

Я оказалась права, но только частично. Он действительно не выдержал и споткнулся. Я довольно удачно приземлилась у промерзшего ствола дерева, и мой кокон растрескался. Я смогла освободить руки и ноги. Но после этого героического усилия все остатки моих сил полностью исчерпались.

Реутов, валяясь в полном изнеможении, следил за тем, как я вылуплялась из кокона и, когда грязь стала похожа на чешую он нашел в себе силы пошевелиться. Десятком минут позже он даже встал и собрал сухих веток на костер.

Ветки с готовностью вспыхнули от ласк теплового ножа Иля, и я подумала, что неплохо было бы подвинуться ближе к теплу. И еще подумала, что здорово бы скинуть с себя одежду и поваляться в теплой луже. Эта мысль придала мне сил.

Реутов попробовал подтянуть меня к огню, но не смог. Упал сам, и ему пришлось отдыхать некоторое время. Пока Иль валялся, хрипло и тяжело дыша, пламя жадно пожирало дрова и я ужасно боялась что костер погаснет.

Однако Реутов оказался сильнее огня, он собрался с силами быстрее, чем костер поглотил остатки дров. Иль собрал побольше сушняка, но все сразу бросать не стал, просто сложил рядом.

Реутов сел поближе к пламени, вытянул ноги и закрыл глаза. И я услышала в своей голове:

— Прощай, Ларри. Надеюсь это поможет тебе выжить пока баггмены не найдут тебя, — он говорил это очень тихо, словно извинялся.

Он намеревался отдать мне свои силы и я, поняв это, заплакала, словно этим смогла бы изменить его решение. Он всегда делал только то, что хотел…

Сначала проснулись мои ноги, и я почувствовала, как они замерзли. Момента, когда оживут руки, пришлось ждать, чтоб подтянуть к теплу свое полумертвое, оживающее медленнее других частей тела, туловище.

Сердце разрывалось. Я была рада, что смерть уже стоявшая надо мной отступила, но ведь она отступила в сторону Реутова. Он отдал свои силы и занял мое место на ложе смерти… Я могла двигать руками и ногами, могла поддерживать огонь. Но вернуть Реутову его силы я не могла.

Я плакала навзрыд, уткнувшись в грудь Реутову, и оторвать меня от тяжело дышащего инопланетянина могли только три вещи: моя смерть, смерть огня в костре и рев мотора. Я умереть не могла, ведь Реутов еще жив и пока жива я, был шанс спасти его. Дров было много, и огонь пока не отказывался пожирать конвиктские дрова. Но, несмотря на это, я все же подняла распухшее от слез лицо. Потому что вдоль леса ехал багги!