Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта новая фея и вела себя странно. Нечасто мелькала на балах в домах Лавалей или Воронцовых-Дашковых, зато почти сразу осела в доме Карамзиных на Гагаринской. А что такой красавице делать у Карамзиных? Там, кстати, она и познакомилась с Лермонтовым. Эта не совсем обычная женщина смутила Михаила, и вскоре стало понятно: их что-то связало или связывает. Когда он прочел у нее дома «Демона», она сказала громко: «А мне лично ваш „демон“ нравится! Была б готова с ним спуститься на дно морское и полететь на облака!» Чего тут не понимать. И вообще: где берут таких?
У нее тогда в Петербурге болел сын, в Москве или в Калуге — отец, и порой она меркла на глазах при всей своей красоте. Но на Лермонтова взирала и в самом деле необыкновенно. В обществе они пребывали порой в состоянии «публичного одиночества», хорошо известного всем, кто любит или сильно увлечен… И это было так заметно. (Теперь жалею, что было слишком заметно. Когда люди что-то замечают, они стараются это стереть. Так устроен наш грустный мир!)
Ну, в общем… я б мало удивился, если б мой друг сказал мне однажды, что решил жениться. (Он ведь тоже давал зарок, и не только мне, неоднократно — не жениться никогда. Во всяком случае при жизни бабушки.)
Он посвящал ей стихи, которые тогда известны были только избранным… Теперь их знают все: она сама принесла их потом в редакцию Краевского, будучи уже замужем за генералом Лутковским, когда Мишу давно сокрыла могила.
На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи
Украйны она променяла,
Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.
И мне иногда хотелось представить себе, как было б, если б все вышло иначе…
Было ль у них что-нибудь большее, чем душевная близость и увлечение друг другом, сказать не решусь. По стихам, обращенным к ней, кажется — да. Почти наверняка. В сущности, с замужества Вари у Михаила не было серьезных романов. А если и были, даже я о них не знал. Мог лишь догадываться, как он о моих. Если я спрашивал иногда, то по ответам Михаила нельзя было понять, правду говорит или выдумка? Обычно он отшучивался: так был устроен. Если хвалится — значит, ничего нет, скорей всего. А вот если прималкивает — тогда возможно… «На день по две-по три аристократки сами приходят, и в бордель не хожу, потому как незачем…» — многие помнят и теперь его хвастовство такого рода. (Некоторые даже оценивают его по этому хвастовству.)
Вот в бордель к Софье Остафьевне, почтенный в Петербурге, он хаживал как другие; могу подтвердить и рассказывал об этом со вкусом. Я тоже бывал там с ним иногда. Верней, срывался вместе с ним, несмотря на свою, всем известную, но неудачную любовь. Сколько можно ждать, в конце концов, пока по тебе наконец соскучатся и допустят к ложу?
Но я не помню за всю жизнь Михаила таким раскованным и как бы отрешенным от бед… таким насмешливым по-доброму и легким — как в лето и осень 1839-го.
И тут возник на пороге де Барант, сын французского посла.
Барон Амабль Гийом Проспер Брюжьер и прочее, де Барант-старший. Отец-посол был известен в России прежде, чем стал послом: он был историк и писатель, и его книги о бургундских герцогах и об истории французской литературы XVIII века были читаны в России. Ему по должности выпала нелегкая задача: примирить две страны после революции 1830-го, о которой государь наш император Николай I отзывался не иначе как с отвращением. И вовсе не переносил избранного революцией короля — Луи-Филиппа из Орлеанской ветви Бурбонов: считал его выскочкой и королем лавочников и инсургентов. Убийство Пушкина французом Дантесом также до сих пор играло в нашем обществе некую отторгающую от Франции роль. В общем, на посла пали большие заботы.
Он решил, как писатель, сближение начать с культуры и обратил внимание на Лермонтова прежде всего. Тут все понятно. За кем числились самые известные и самые беспощадные стихи на смерть Пушкина?.. И эту занозу в отношениях России и Франции следовало вырвать. Посол попросил сперва старого Тургенева (того самого, который хоронил Пушкина) прояснить для него: в своем стихотворении Лермонтов выражал ненависть ко всей французской нации или только к одному Дантесу?
Михаил по просьбе Александра Тургенева послал ему копию своего стихотворения; в посольстве убедились, что все относилось больше к Дантесу… Отчего Михаила, на беду, вскоре позвали на вечер во французское посольство и после стали приглашать регулярно. Все было бы хорошо, если б не сын посла Эрнест. Барант и его жена мечтали видеть сына в будущем советником посольства в России (отец не смог дать сыну своих талантов, но сумел лишь развратить его своим положением в обществе, нечаянно наделив отпрыска надменностью и дерзостью).
Что касается Марии Щербатовой, то, как ни тянулась она духом к тихой заводи у Карамзиных и как ни тяжко было у нее на сердце по домашним обстоятельствам, она все ж бывала на некоторых балах и танцевала на них. И младший Барант, разумеется, приметил ее, да и не приметить было трудно. А потом стал ухаживать за ней — и как настойчиво! (Трубецкой Александр уверял нас с Михаилом, что и у Пушкина все было б в порядке, если б Дантес не был француз. Но у Трубецкого могли быть, напомним, и свои претензии к Дантесу!) И чуть не каждый француз считает, что любая женщина никак — ну никак! — не может обойтись без него. Назойливая нация.
Так вышло, что я с Мишей долго не видался тогда. Недели полторы. У меня были свои трудности с Александриной, и его бед я не мог исследить. Когда я снова увидел его — это был совсем другой человек, нежели в последнее время. Он был жёсток, груб и по мелочам раздражителен. Первый признак!
— Что с тобой? — спросил я.
— А с тобой? — он усмехнулся дьявольской усмешкой, какую отточил себе давно для определенных случаев жизни. К моим делам она тоже подходила.
Двое брошенных или бросаемых, возможно как раз в данный момент, любовников уединились тогда с трубками и сигарами и проговорили с полночи.
Правда, в тот момент он ничего
