Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На Нину была похожа разве что Варенька Лопухина (теперь Бахметева; будь он проклят — Бахметев, разумеется!). Ей был подарен первый, переделанный после поездки вариант «Демона», который неутомимые исследователи так и будут звать «Лопухинским списком» («VI редакция»). Вероятно, передача эта произошла в последнюю их встречу, когда Варя уезжала с мужем за границу. Спрячет, наверное, у сестры Марии или у брата. Пусть прячет! Прочтет все равно — хотя бы из любопытства. Вариант он снабдил посвящением:
Я кончил — и в груди невольное сомненье:
Займет ли вновь тебя знакомый звук,
Стихов неведомых задумчивое пенье,
Тебя, забывчивый, но незабвенный друг!
Пробудится ль в тебе о прошлом сожаленье?
«Знакомый звук». Варя знала, наверное, все первые варианты «Демона».
«Родинка! — пробормотал я сквозь зубы. — Неужели?.. И почему я думаю, что это она?.. и почему я даже уверен? Мало ли женщин с родинками на щеках?» Вот, родинку он все же перенес в «Княжну Мери», только в другое место: с надбровья на щеку. Кому мешают такие подробности?
С Ниной Варя была схожа разве что в поведении, в манерах — а более всего во взгляде, заранее печальном, как у жены Соллогуба. Но он не хотел думать об этом даже, когда искоса, стараясь не нарушать дистанции, разглядывал Софи, бывшую Наденьку из «Большого света». И всегда удивлялся про себя: что в ней поймет Соллогуб? Что понимает?..
Вернувшись от Додо Ростопчиной, он стал перелистывать рукописи. Выложил на стол «Сашку», поэму, которую так и не довел до конца, — теперь уж вряд ли доведет! Он взгрустнул. Поэма родилась, когда вместо университета он оказался в юнкерской школе и надо было вставать в пять утра и выходить на построение во дворе. А перед тем — в университете в Москве во время «Маловской истории» — им кто-то внятно напомнил, разгулявшимся студентам, историю студента Саши Полежаева. Его поэма «Сашка» — о студенческой вольнице, которая, видит бог, существовала во все века и, верно, будет существовать (без нее не было бы Франсуа Вийона, а может, и вообще ничего б не было, никакой поэзии!), — бродила по рукам, покуда (по доносу) не добрела до государя, потрясенного и без того Сенатской площадью; и было это в Москве во время коронации, Государь сам не только прочел поэму, но истребовал к себе автора, — тут вспомнили сразу, что автор хотя и именной дворянин, но все-таки лишь сын помещика Струйского и его дворовой девки (так это называлась в эпоху, по которой тоскуют наши консерваторы). Царь заказал юноше читать ему поэму вслух — со всеми скабрезностями — и выслушал до конца — истинно изощренное наказание! — а потом сослал в армию, унтер-офицером. Дальнейшая судьба поэта плачевна… Как-то попались на глаза немногие напечатанные стихи Полежаева, а потом он узнал конец той судьбы… Бывший студент умер в январе 1838-го в Лефортовской больнице от чахотки, пережив средь прочего почти год в кандалах за бегство из полка и телесные наказания, ибо был отрешен уже от своего именного дворянства — можно пороть! Тебя не касаются «вольности», дарованные царем-неудачником Петром III, которого свергла с престола родная жена, а потом добили ее любовники… («Если б меня лишили дворянства, меня б через день уже могли подвергнуть порке! Нет, те ребята не зря выходили на свою площадь!») В морге больницы Полежаеву крысы отгрызли ногу (Москва всегда полнится слухами; если они плохие — то обычно правильные!).
…Лермонтов взбесился в очередной раз и хотел продолжить поэму в совсем ином ключе и о другом, но время, время!.. Он пропадал в ощущении, что ему не хватает времени.
Герой мой Сашка тихо развязал
Свой галстук… «Сашка» — старое названье!
Но «Сашка» тот печати не видал
И недозревший он угас в изгнанье…
Продолжение он писал где-то в 1836-м, когда Варя уже вышла замуж…
Она звалась Варюшею. Но я
Желал бы ей другое дать названье…
Тогда он уже напрочь забыл про Полежаева и его поэму, и другие тени преследовали его… Но потом была пушкинская история и его собственная ссылка на Кавказ, хотя по-настоящему ее ссылкой-то назвать нельзя: он сравнительно скоро вернулся в Петербург, а на Кавказе умер Одоевский, его лучший друг, обретенный там. Или один из лучших, тоже поэт и тоже из «ста братьев» декабря 1825-го (как Лихарев); и Михаил беззастенчиво вытащил из старой поэмы кой-какие строки (важные, между прочим!), чтоб включить их в посвящение погибшему…
Тут он и взялся за «Героя…». Прозу. (Ему однажды его демон нашептывал уже, что «Демон» тоже мог быть прозою!) Это был третий «Демон» в его жизни. «Маскарад», поэма… и теперь «Герой нашего времени».
В романе имя Варя превратилось в Веру в очередной раз (как в «Княгине Лиговской»), но Варя никуда не делась… И в «Сашке» имя все еще оставалось жить.
Скажу ль, при этом имени, друзья,
В груди моей шипит воспоминанье,
Как под ногой прижатая змея;
И ползает, как та среди развалин,
По жилам сердца.
«Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем — тем самым хромым старичком, которого я видел мельком на бульваре». Для справедливости надо сказать, что г-н Бахметев «старичком» не был, вовсе нет, и точно не был хром, хотя имел больные ноги. И, должно быть, правда, что свою жену любил — если выносил всю жизнь нависшую над ним, как дамоклов меч, другую ее любовь. Еще удостоверяемую не раз в печати. Но Лермонтов ненавидел его особой ненавистью от испытанного унижения… «Муж Веры, Семен Васильевич Г…в, дальний родственник княгини Лиговской». И змея все ползала по развалинам сердца, ползала… Хоть сама история начинала стариться.
Он листал рукописи и сам ползал по развалинам.
Великий князь Михаил Павлович сказал о нем, когда дамы во дворце принялись читать «Демона»…
«Был Мефистофель Гете, был Люцифер Байрона. Теперь явился демон Лермонтова. Интересно только, кто кого породил: Лермонтов — злого духа, или злой дух — Лермонтова?». Но это было давно, до дуэли с Бараном. Еще великий князь сносно относился к нему…
Я прежде пел про демона инова:
То был безумный, страстный, детский бред.
Бог знает где заветная тетрадка?
Теперь он сам возвращался
