Орикс и Коростель - Маргарет Этвуд

Началось глобальное сопротивление. Вспыхивали восстания, мятежники жгли посевы, разносили кафе «Благочашка», подгоняли к кафе набитые взрывчаткой машины. Самих сотрудников «Благочашки» похищали, в них стреляли снайперы, их забивали до смерти неистовствующие толпы; крестьян, в свою очередь, уничтожала армия – точнее, армии, поскольку в конфликте участвовали несколько стран. Но какую страну ни возьми, солдаты и мертвые крестьяне походили друг на друга как две капли воды. Все какие-то пыльные. Удивительно, сколько пыли поднимается во время таких событий.

– Этих парней нужно мочить, – сказал Коростель.

– Кого? Крестьян? Или тех, которые их убивают?

– Солдат. Дело не в мертвых крестьянах, в этом мире достаточно мертвых крестьян. Но они сжигают туманные леса, чтобы выращивать этот свой кофе.

– Будь у крестьян такая возможность, они бы делали ровно то же самое.

– Конечно, только у них нет такой возможности.

– Ты принимаешь их сторону?

– Здесь нет никаких сторон.

Джимми было нечего ответить. Он хотел было закричать «липа», но потом решил, что это не тот случай. К тому же это слово изжило себя.

– Давай переключим канал, – сказал он.

Но «Благочашка» была повсюду, какой канал ни включи. Акции протеста и демонстрации, слезоточивый газ, стрельба и дубинки: потом снова акции протеста, демонстрации, еще больше слезоточивого газа, стрельбы и дубинок. И так день за днем. Ничего подобного не случалось с начала века. На наших глазах создается история, сказал Коростель.

«Не пейте смерть!» – гласили плакаты. Профсоюз портовых грузчиков в Австралии, где еще были профсоюзы, отказался разгружать «Благочашку», в Соединенных Штатах появилась Бостонская Кофейная Партия. Они организовали показательную акцию – безумно скучную, потому что в ней не было насилия: лысеющие мужики со старомодными татуировками или белыми пятнами на месте сведенных татуировок, строгие женщины с отвислыми сиськами и куча жирных или, наоборот, тощих представителей маргинальных религиозных группировок, в футболках с улыбающимися ангелочками, парящими в небесах в обществе птичек, или Иисусом, который держит за руку крестьянина, или с надписью «Бог – «зеленый». Они скидывали в воду ящики с зернами «Благочашки» и снимали, но ящики не тонули, и весь экран был забит скачущими логотипами «Благочашки». Из репортажа вышел бы неплохой рекламный ролик.

– Чего-то кофейку захотелось, – сказал Джимми.

– Идиоты, – сказал Коростель. – Забыли камни в ящики положить.

Как правило, они следили за развитием событий по «Голым новостям», в Сети, но порой для разнообразия смотрели обычные новости по плазменному телевизору – экран во всю стену в обитой кожей телекомнате дяди Пита. Рубашки, костюмы и галстуки казались Джимми нелепыми, особенно по укурке. Забавно представить, как выглядели бы в «Голых Новостях» все эти серьезные морды в чем мать родила, минус дорогие шмотки.

Иногда дядя Пит смотрел телевизор вместе с ними – по вечерам, вернувшись с поля для гольфа. Он наливал себе выпить и комментировал:

– Обычная истерика. Скоро они устанут и успокоятся. Все хотят пить дешевый кофе, с этим ничего не поделать.

– Ага, ничего, – соглашался Коростель. У дяди Пита имелась доля в «Благочашке», и очень большая доля. – Сволочь какая, – говорил Коростель, просматривая на своем компьютере данные о вложениях дяди Пита.

– А подмени их, – сказал Джимми. – Продай «Благочашку», купи что-нибудь такое, чего он терпеть не может. Например, ветроэнергетику. Нет, лучше что-нибудь заведомо безнадежное. Например, фьючерсы на южноамериканский скот.

– Не-а, – ответил Коростель. – Я не могу рисковать, когда пользуюсь лабиринтом. Он заметит. Просечет, что я тяну из него бабки.

Конфликт обострился, когда сумасшедшие маньяки – противники «Благочашки» – взорвали Мемориал Линкольна, убив пять японских школьников, прибывших в Америку в ходе так называемого турне по демократическим странам. «Астанавите лицымерее», – гласила записка, найденная на безопасном расстоянии от места взрыва.

– Вот дебилы, – сказал Джимми. – Они даже писать грамотно не умеют.

– Зато выражаются убедительно, – сказал Коростель.

– Надеюсь, их поджарят на электрическом стуле, – сказал дядя Пит.

Джимми не ответил: по телевизору показывали оцепленную демонстрантами штаб-квартиру «Благочашки» в Мэриленде. В орущей толпе, держа плакат с надписью «Благочашка – дерьмочашка», стояла женщина в зеленой бандане, закрывающей нос и рот, – его пропавшая мать? На мгновение бандана соскользнула, и Джимми разглядел ее – нахмуренные брови, честные голубые глаза, решительно сжатый рот. Его захлестнула любовь к ней, неожиданно и больно, а потом злость. Будто ударили под дых – он, кажется, ахнул. Затем ККБешники пошли в атаку, на экране появилось облако слезоточивого газа, раздался треск, похожий на выстрелы, и, когда Джимми вновь посмотрел на экран, матери уже не было.

– Останови! – закричал он. – Перемотай назад! – Он хотел проверить. Как она может так рисковать? Если они до нее доберутся, она снова исчезнет, и уже навсегда. Но Коростель только мельком глянул на него и переключил канал.

Надо было промолчать, подумал Джимми. Нельзя привлекать внимание. По спине бежали мурашки. А что, если дядя Пит все понял и позвонил в ККБ? Они выследят ее и убьют.

Но дядя Пит вроде ничего не заметил. Он наливал себе очередную порцию скотча.

– Нечего с ними церемониться, их на распыл надо, – сказал он. – Как только разбили камеры. Кто это вообще снимал? Иногда начинаешь сомневаться, кто тут вообще командует парадом.

– Так в чем дело? – спросил Коростель, когда они остались одни.

– Ни в чем, – ответил Джимми.

– Я все сохранил, – сказал Коростель. – Весь эпизод.

– Думаю, лучше его стереть, – сказал Джимми. Он уже даже бояться перестал и впал в глубокое уныние. Разумеется, дядя Пит сейчас жмет кнопки на мобильном, скоро приедут люди из ККБ, снова допрос. Его мать то, его мать се. Надо это пережить.

– Все норм, – сказал Коростель. Джимми понял это как «мне можно доверять». Потом Коростель сказал: – Дай угадаю. Тип хордовые, класс позвоночные, отряд млекопитающие, семейство приматы, род Homo, вид sapiens sapiens, подвид – твоя мать.

– Круто, – равнодушно ответил Джимми.

– Фигня. Я ее тоже узнал – по глазам. Либо она сама, либо ее клон.

Если ее узнал Коростель, кто еще мог узнать? Всем в «Здравайзере» наверняка показали фотографии: вы когда-нибудь видели эту женщину? История о его неблагонадежной матери следовала за ним по пятам, как бродячая собака, – может, отчасти поэтому он со свистом пролетел на Студенческом Аукционе. Он неблагонадежный, он – угроза безопасности, на нем пятно.

– У меня с отцом та же история, – сказал Коростель. – Тоже смылся.

– Он же вроде умер? – сказал Джимми. Это все, что можно было выжать из Коростеля: папа умер, точка, меняем тему. Коростель это не обсуждал.

– Ну да. Упал с моста на шоссе в плебсвилле. Был час пик, и, пока до него добрались, он уже был фаршем.

– Он сам прыгнул? – спросил Джимми. Кажется, Коростеля эта история не особо напрягала. Джимми и спросил.

– Все так решили, – сказал Коростель. – Он был одним из лучших исследователей в Западном «Здравайзере», похороны были шикарные. И какое чувство такта. Никто не говорил «самоубийство». «Несчастный случай с твоим отцом» – и никак иначе.

– Мои соболезнования, – сказал Джимми.

– И все это время у нас дома пасся дядя Пит. Мать говорила, что он ее поддерживает. – Поддерживает прозвучало в кавычках. – Что он не только папин начальник и лучший друг, он еще и настоящий друг семьи, хотя раньше я его у нас дома не видел. Он хотел, чтобы у нас все благополучно разрешилось, мол, он очень беспокоится. Все пытался говорить со мной по душам – рассказывал, что у моего отца были проблемы.

– То есть что твой отец сошел с ума, – сказал Джимми.

Коростель уставил на него слегка раскосые зеленые глаза.

– Ну да. Но отец не сошел с ума. Он перед этим тревожился о чем-то, но у него не было этих самых проблем. Он ничего такого не планировал. Никуда прыгать. Я бы понял.

– Думаешь, он упал?

– Упал?

– Ну да, с этого моста. – Джимми хотел спросить, что отец Коростеля вообще забыл на мосту через шоссе в плебсвилле, но момент был неподходящий. – Там было ограждение?

– Он был немного рассеянный, – как-то странно улыбнулся Коростель. – Редко смотрел под ноги. В облаках витал. Верил, что каждый из нас должен внести свой вклад в прогресс человечества.

– Ты с ним дружил?

Коростель задумался.

– Он научил меня играть в шахматы. До того, как все это случилось.

– Ясное дело, что не после. – Джимми пытался разрядить обстановку: он начал жалеть Коростеля, и это ему совершенно не нравилось.